19. Лев заложил столь успешное начало своего царствования, таким образом распорядился церковью, как никто другой болея честолюбием, принялся за государственные дела: словно оса, никогда не расстающаяся со своим жалом, он сам упражнял свое воинство, во многих местах Фракии и Македонии собственными стараниями возвел от основания города и объезжал земли, дабы вселить страх и ужас во врагов. Потому-то, как рассказывают, и сказал после его кончины святой Никифор, что не только злодея, но и радетеля общего блага потерял город в его лице. Весьма волновался он о чинах и должностях, причем не только о гражданских, но и воинских. Сам он был выше сребролюбия и потому из всех предпочитал людей неподкупных и отличал всех по доблести, а не богатству. Он хотел прослыть любителем правосудия, однако на деле им не был, впрочем, не был ему чужд, сам восседал в Лавсиаке[68] и многие судебные дела рассматривал самолично.
Как-то раз подал ему жалобу один человек по поводу похищения его жены, будто похитил знатный муж его жену и что сколько не докучал я эпарху, ответа не удостоился. И вот он повелел тотчас представить ему эпарха и, когда удостоверился, что так все и было, осудил его, сместил с должности, излил на него немало гнева, а прелюбодея велел предать [18] закону. Однако всем этим он хотел подольститься к народу и как бы покупал его расположение.
20. А вот против веры безумствовал он ужасно, так что почитал дурным даже поминать имя Божие. Так, клятвенно скрепляя тридцатилетний мир с гуннами, именуемыми болгарами, и заключая мирные соглашения[69], когда должен был их подтвердить и упрочить, ни одной из наших клятв он не воспользовался, не призвал в ручатели и свидетели дел и слов ни Бога, ни силы небесные, ни Матерь христову и Божию во плоти, но, словно варварская душа, не знающая богопочитания, призвал в свидетели собак и тех, кому приносят жертвы не ведающие закона племена, и даже отрезал и не побрезговал взять в рот в подтверждение договора то, чем они нажираются[70]. И доверил он им христианскую веру, в которую предстояло им, как и положено, перейти с нашей помощью[71]. И за то, что, по словам Господа, метал он бисер веры перед свиньями[72] и влагал его им в уста, заслуживает отвращения сей нечестивец. А за то, что властитель ромейского царства и государства во всенародном театре[73] при стечении множества верных и неверных позволял посвящать себя в их обряды и таинства, достоин он вечного червя и адского пламени. И где только ни находил он людей, блюдущих истинное учение, истязал их жестоко и страшно. Кроме того, он сколачивал и собирал отряды и полки единоверцев, держал их при себе и осыпал милостями. Был в их числе и Иоанн Грамматик, человек ничему доброму не обученный. Этим-то людям и велел Лев написать сочинение, провозглашавшее дерзкую и мерзкую веру, а потом двинулся в поход на божественные иконы. Вдохновлял же, раздувал его пыл и как бы возносил ввысь (легок был умом царь и ни в чем разумом не руководствовался) начальник святого воинства и дворцового клира. Издавна подстерегал он Льва, словно из засады, как Протея мечтал поймать его, и когда как-то в церкви во всеуслышание провозглашали божественные слова: «Итак, кому уподобите вы Бога? И какое подобие найдете ему? Идола отливает художник, а золотильщик покрывает его золотом»[74], – он потихоньку подошел и, выступив вперед, сказал: «Разумей, царь, что говорит святое речение, да не раскаешься ты в начинаниях своих. Выбрось прочь образы, лишь по видимости святые, держись веры тех, кто их не почитает». Речи эти неразумные, как я уже говорил, разгорячили царя, возгорелся он своей несчастной душой и на благочестивых обрушил все свое безумие, а нечестивых обрек на справедливый гнев Божий. Он вызвал указами из других стран всех архиереев, соблазнял их, дабы сделать послушными своей воле, не допустил до патриарха и многим уготовил прекрасное мученичество, из-за того что не повиновались ему[75].
21. Бог же, чей нрав не суров, а великодушен, лишь сверкал мечом, но не разил им. И постигали их то мор, то засуха, то солнечный жар, то землетрясение, то извержение, то сверкание пламени в небе, то гражданские войны – из бед самая страшнейшая.
Но нельзя было сдержать душу, словно вепрь с кручи летящую. И потому поздно, но направил Бог смертоносный меч, дабы клином вышибить клин и злом исцелить зло. А мечом этим стал Михаил, пребывавший тогда в должности начальника федератов, тот самый, что обвинен был в оскорблении [19] царского величества[76], но великими трудами и стараниями сумел себя обелить. Но, словно жертва после заклания[77], в скором времени обнаружил он то, что всегда держал за зубами. Болтлив и дерзок был язык Михаила, и без устали трубил он о зверском нраве Льва, поскольку и вырос вместе с ним, и собственной храбростью наслаждался. А Лев (даже одному глупцу не может царь позволить взять верх, если, конечно, умеет держать. в узде не только мужей, но и собственный гнев) посадил своих людей в засаду, чтобы подслушали и через посредника передали ему слова Михаила. Ведь он опасался грядущего и не стерлись в его душе слова филомилийского прорицания, возвестившего, что после Льва провозглашен будет Михаил. Был среди этих соглядатаев и Эксавулий, муж искусный в познании людского нрава. Но не иссякала со временем ни болтовня, ни злопыхательство Михаила, напротив, как река в половодье выносит на берег ил и грязь, так и он грозил Льву страшной гибелью и всем, что порождали его злоба и мерзость. Об этом донесли царю, и схвачен был Михаил в тот же день. В конце концов обвинители привели доказательства, и он был уличен как покушающийся на захват власти. Случилось же это накануне дня сошествия в мир и воплощения Христа, слова и Бога нашего[78]. Вина его полностью подтвердилась (сам царь вел расследование в Асикритии[79]), бежать преступники не смогли, и приговаривается он к смертной казни, причем не к простой, а такой, где зрителем и исполнителем был бы сам царь; то ли осилило Льва чувство гнева, то ли радостью наполняла жестокость, но должны были бросить Михаила в печь царской бани на съедение жестокому пламени. Так было постановлено, и отправился царь посмотреть на сие действо. Однако его супруга (Феодосия, дочь Арсавира) прибежала неприбранная, в чем была, словно распаленная вакховым неистовством, отговорила мужа, остановила его, обозвала злодеем и богопротивным, который не стыдится даже дня, когда причащается тела господня. Робея перед злом, опасаясь Божия гнева, пошел Лев на попятный, даровал Михаилу спасение, при этом поручил сторожить его папию, но ключи от ножных кандалов счел нужным хранить при себе. Однако жене своей он пригрозил: «Сегодня ты освободила меня от греха. Но и ты, жена, и вы, дети, семени моего порождение, вскоре увидите, что из этого выйдет». Этими словами он предвосхитил и предсказал будущее.
68
Лавсиак – одна из богато декорированных палат Большого дворца (см.:
69
Имеется в виду тридцатилетний мир с болгарским ханом Омуртагом (
70
О том же пишет и Игнатий Диакон в «Житии Никифора». При заключении мира с гуннами (болгарами) Лев поступал по варварским обычаям, т. е. совершал магические действия, символизирующие заключение мира: лил воду из блюда на землю, собственноручно поворачивал конские седла и т. п. Напротив, болгарам разрешалось «пользоваться нашими обычаями» (PG 100, col. 144). О клятвах, которые приносят при заключении мирного договора язычники-болгары, см.:
71
Продолжатель Феофана пишет спустя почти полтора столетия после излагаемых им событий и потому знает о грядущем принятии болгарами христианства (см. с. 142).
75
О возрождении иконоборчества, открывшем так называемый «второй период» иконоборчества, наш автор говорит скороговоркой. В общих чертах события развивались следующим образом (их можно восстановить на основании свидетельств уже цитированного нами анонимного автора и некоторых житийных писателей): весной 814 г. будущий патриарх Иоанн Грамматик (человек наиболее образованный в окружении императора, чьи ученые занятия доставили ему славу мага и чародея) с помощниками принялись разыскивать в разных библиотеках доводы в пользу недопустимости почитания икон. К декабрю императорское задание было выполнено. Подготовленное сочинение (упомянуто в нашем тексте!) представляло собой, видимо, сборник цитат из Священного писания и отцов церкви и до нас не дошло. Затем царь предложил патриарху Никифору публичный диспут, но получил отказ, поскольку ортодоксальная церковь предпочла уклониться от споров по существу и продолжала придерживаться постановления Никейского собора 787 г., осудившего иконоборчество. В Константинополе начались выступления солдат против иконопочитания. Несмотря на них, позиция патриарха оставалась твердой. Это привело в конце концов к замене патриарха (см. прим. 63). На синоде, собравшемся вскоре после низложения Никифора в апреле 815 г., иконоборчество окончательно восторжествовало. О жестоких преследованиях Львом иконопочитателей рассказывается в ряде источников. В числе пострадавших оказался и знаменитый Феодор Студит (подробнее об этих событиях см.:
76
Распространенное в Византии обвинение в «оскорблении величества» (καϑοσιωσις) имело в виду восстание, злоумышление, оскорбление императора, участие в заговоре или мятеже. Наказанием за подобную деятельность (предусмотренным еще в юстиниановых законах) была смерть с конфискацией имущества. Впрочем, уже согласно «Эклоге», окончательное решение о лицах, обвиненных в этом преступлении, принимал сам царь (см.: Эклога. Византийский законодательный свод VIII в. / Вступит, статья, пер., коммент. E. Э. Липшиц. М., 1965. С. 68, 163 и след.).
77
Имеются в виду гадания по внутренностям жертвенных животных, распространенные в античности.