2. Таково было начало его царствования. В дальнейшем же он пристрастился к делам правосудия и всем дурным людям был страшен, а хорошим — удивителен[7]. Вторым — потому что ненавидел зло и отличался; справедливостью, первым — из-за своей суровости и непреклонности. Но и сам он не остался незапятнан злом и потому, хотя и держался, как утверждал, веры в Бога и пресвятую его матерь, держался и полученной от отца мерзкой ереси иконоборцев. Ею морочил он свой благочестивый и святой народ, обрек его всевозможной порче, ни на миг не оставив в покое за все время своего царствования. Из-за этого не удалось ему совершить соответствующих подвигов во время войн, но он постоянно терпел поражения и назад возвращался отнюдь не по-царски.
3. Приверженный к делам правосудия и не меньше к вере и почитанию Божьей Матери, он еженедельно по центральной улице и площади в сопровождении свиты отправлялся верхом в Божий Влахернский храм[8]. При этом он бывал доступен для всех, в особенности же людей обиженных, чтобы могли они выплакать ему свои обиды, и никакие злокозненные [42] люди в страхе перед наказанием не преградили им доступ к царю. Кроме того, царь имел обыкновение обходить рынок и осматривать товары. У каждого торговца он спрашивал, за сколько продает тот на рынке, причем делал это не мимоходом, а весьма внимательно и усердно и спрашивал не про один какой-то товар, а про все: еду, питье, топливо и одежду, да и вообще про все, выставленное на продажу. Потому-то и не так уж часто показывался в процессиях тот, кто проявлял столь много заботы и попечения о государственных делах и в судах, и во время еженедельных своих выходов, о которых уже говорилось.
4. Поскольку пригороды — очей наслаждение — всегда влекут к себе царей, Феофил снес обращенные к морю дворцовые стены с древнего фундамента и в месте, где прежде находилась цистерна, в которой утонул царский сын[9], превратил сад в террасу и там, восполняя недостающее, ублажал и услаждал себя, как положено. Однажды, когда он там отдыхал, а может быть, согласно рассказу, и обедал, какой-то тяжелогрузный корабль, плывя с попутным ветром под развернутыми парусами, своей огромной тенью накрыл гавань, чем и поверг в изумление царя. Феофил сразу же спросил, чей это корабль и что за припасы везет. В ответ он услышал, что корабль — августы, скрыть этого уже было нельзя, но в тот момент, как передают, он ничего не сказал и отложил разбирательство до дня, когда привык посещать Влахерны. Когда же этот день наступил и царю через одного человека стало известно, что корабль еще стоит на якоре, он отправился по дороге к судну, то есть к Боспору. А оказавшись в сопровождении свиты у кормы корабля, он задал обращенный к синклиту вопрос, повторив его второй и третий раз: кто имеет нужду в хлебе, вине или какой другой домашней провизии. На неоднократно поставленный вопрос они с трудом выдавили ответ, что никто ни в чем не нуждается, пока имеем мы счастье жить под твоей властью, и добавили, что понятия не имеют, чего ради такое спрашивает. «Неужто не знаете, — сказал он, — что августа, моя супруга, превратила меня — царя Божьей милостью в судовладельца». «А кто когда видел, — прибавил он с душевной горечью, — чтобы ромейский царь или его супруга были купцами?» Его слова остались без ответа, и царь приказал немедля спустить с корабля людей, а само судно предать огню вместе с якорями, парусами и всем грузом. Немало слов сказал он позже, осыпал свою госпожу всевозможными оскорблениями и даже пригрозил лишить ее жизни, если только уличит в чем-нибудь подобном[10].
5. Феодора (так звали августу) своим рождением сделала честь Пафлагонии, городку Эвиссе, родителю Марину (человеку не безвестному и скромному, а друнгарию или, по утверждению иных, турмарху), матери Феоктисте, именуемой Флориной (оба родителя возросли в благочестии, поклонении святым иконам и, в отличие от всех своих современников, их не отвергали, а, напротив, любили и почитали безмерно). Феодора давно была увенчана царской короной[11], а ее мать Феоктиста возведена в сан зосты и патрикии. И вот эта Феоктиста[12] начала приглашать в свой дом, купленный ею у патрикия Никиты (он был расположен там, где стоит ныне монастырь Гастриев), дочерей Феодоры — а было их пятеро: Фекла, [43] Анна, Анастасия, Пульхерия и Мария, — завлекала их подарками, коими прельщается обычно женский род, и, обращаясь к каждой в отдельности, молила и заклинала их не робеть, пересилить свою женскую природу, мужаться, решиться на дело, достойное вскормившей их груди, отвергнуть отцовскую ересь, прижать к сердцу и поцеловать образа и святые иконы. И с этими словами она вкладывала их в руки девочкам (она хранила иконы в специальном сундуке), прикладывала к лицу и к губам, благословляла их и побуждала любить образа. Так делала она постоянно, возбуждала во внучках любовь к иконам, и это не осталось тайной для Феофила, который однажды спросил, что за подарки получают они от бабушки и какой благодарности та от них ждет. Остальные очень разумно, словно из ловушек, удачно смогли выпутаться из его вопросов. А вот Пульхерия — совсем младенец и возрастом и умом — назвала и ласки, и много фруктов, прибавив сюда и поклонение святым иконам, при этом в простоте душевной еще и сказала, что много у нее в сундуке лялек, которые она целует и прикладывает к лицу и голове. Ее лепет привел царя в бешенство, но от суровых и жестких мер удержали его достоинство и благочестие этой женщины, но не меньше также и ее право свободной речи[13] (она в открытую порицала непрекращающиеся гонения на исповедников, осуждала его откровенную ересь и только одна и высказывала в открытую всеобщую к нему ненависть). Поэтому царь ограничился тем, что преградил к ней доступ своим дочерям и воспрепятствовал частым их посещениям.
6. Нечто подобное случилось и с Феодорой. Был у царя один увечный мужичонка по имени Дендрис, ничем от гомеровского Терсита не отличающийся, речью он обладал невнятной, возбуждал его смех, и во дворце его держали ради увеселения. Как-то зайдя в царицыны покои, он застал ее прижимающей к сердцу божественные иконы и со рвением подносящей их к своим глазам. Увидев такое зрелище, сей помешанный спросил, что оно означает, и подошел поближе. На что она ответила на народном языке[14]: «Это мои дорогие ляльки, я их очень люблю». Царь в это время угощался за столом и, когда тот зашел к нему, спросил, где он был. И он ответил, что был у мамы (так он именовал Феодору) и видел, как она из-под подушки доставала красивых лялек. Царь все понял, воспылал гневом и, как встал из-за стола, сразу отправился к жене, осыпал ее всякой бранью и бесстыдным языком своим обозвал идолопоклонницей и передал слова помешанного. На что она, уняв гнев, сразу ответила: «Не так, совсем не так, царь, понял ты это. Мы со служанками смотрелись в зеркало, а Дендрис увидел отраженные там фигуры, пошел и без всякого смысла донес о том господину и царю». Так удалось ей тогда погасить царский гнев, а через несколько дней она принялась наставлять Дендриса, убедила его держаться тихо и сказала, чтобы никому не сообщал о красивых ляльках. И вот как-то разгоряченный питьем, озлобившийся на Феодору Феофил спросил Дендриса, не целует ли снова мама красивых лялек. А тот, приложив правую руку к губам, а левой держась за задние свои части[15], ответил: «Помалкивай, помалкивай, царь, молчи о ляльках». Так это было. [44]
7
Приверженность Феофила к делам правосудия отмечается в ряде источников, в том числе в «Житии Игнатия». В дальнейшей традиции Феофил даже стал представляться как символ правосудия и справедливости. Так, в византийской сатире XII в. «Тимарион» Феофил занимает место судии в подземном царстве (русский перевод сатиры см.: Византийский сатирический диалог / изд. подгот. С. В. Полякова и И. В. Феленковская. Л., 1986. С. 24 и след.). Имя Феофила было у византийцев окружено легендами, часть которых приводится нашим автором ниже (см.:
8
Византийские императоры имели обыкновение не только посещать дворцовые церкви и храм св. Софии, но нередко отправлялись на службу и в другие константинопольские церкви. Путь из Большого дворца во Влахерны лежал через центральную улицу города — «Среднюю» (η Μεση).
9
В Константинополе, в том числе в царском дворце, находилось немало крытых и открытых цистерн, обеспечивавших водоснабжение столицы (см.:
10
Эпизод с кораблем супруги Феофила Феодоры весьма любопытен. Он отражает то презрение, которое знатные византийцы питали к занятию торговлей.
11
Феодора вышла замуж за Феофила, вероятней всего, в 830 г., после того как оказалась победительницей на «конкурсе невест», устроенном Евфросиньей для своего пасынка Феофила. Об этом конкурсе невест повествуется во многих византийских источниках, однако умалчивается у Продолжателя Феофана (см.:
12
Согласно Псевдо-Симеону (Ps.-Sym. 625.12 сл.), в монастыре Гастриев (см. о нем:
13
Право свободной речи (греч. Παρρησια — право свободно и откровенно разговаривать с императором, дававшееся некоторым родственникам и особо приближенным лицам из придворных.
14
«На народном языке». Из этого замечания Продолжателя Феофана можно сделать вывод, что при дворе не только писали, но обычно и говорили на традиционном классическом греческом языке.
15
Левая рука, приложенная к «задней части», может означать намек на то, что Дендрис был наказан отнюдь не только словесно. Впрочем. К. Боннер, посвятивший этой позе карлика специальную статью, толкует ее как магическую, означающую полное молчание (см.: