Годы Гражданской войны и для деревни были годами голода и болезней. От тифа тетя Анюта еле оправилась и даже облысела. После и мама моя лежала чуть не при смерти. Однажды, оказавшись в одиночестве без присмотра, она с вожделением смотрела на стоявшую в избе кадушку с квашеной капустой. А по наказам врачей ей было запрещено есть что-нибудь кислое или соленое. Но неодолимый инстинкт влек ее к этой капусте. Из последних силенок девчонка сумела добраться до цели и принялась объедаться запретным лакомством. От этого яства или от чего другого она ожила и быстро пошла на поправку. В те же времена поумирали братья деда Михаила и его старшая дочь Мария, сестра моего отца.
1920-е годы были временем возрождения российской деревни. Наверно в 1919 г. возвратился из плена дед Петр. Вернулась в семью и мачеха, испросив прощения у мужа и свекра со свекровью. Пришла пора женить старшего сына Петра. Жену ему, деревенскую красавицу из монашек-послушниц, приискала сваха, какая-то родственница. Жена была совершенно неграмотная и отличалась удивительной простотой, под стать своему имени — Варвара. Так она могла запросто прийти на заседание бюро УКома и заявить: «Ну ты, чего тут расселся? Ты домой думаешь идти или нет?» Дядя Петя надеялся ее «воспитать». Нанял учительницу, которая должна была хотя бы научить ее читать. Может она приохотится к чтению, найдет себе в этом занятие и тем скрасит бездельное времяпровождение и несколько отвлечется от всякой дури, так ей свойственной. Учительница честно прозанималась с ученицей один или два месяца, а потом взмолилась: «Петр Петрович! Пустая трата времени. Мне все равно, но жалко ваших денег. Смотрит на тебя широко открытым ясным, но абсолютно бессмысленным взором. Ни одного слова, ни одной буквы до сих пор не могла усвоить». На том «воспитание» и кончилось.
Подошла пора выдавать замуж и старшую дочь Анюту. Это могло произойти в 1920 или 1921 г. (старшая Валя у них родилась в 1922 г.).
Жених, Владимир Емельянович, был свой деревенский и тоже Новиков. Моя мама, как она говорила, тогда его не любила.
— На кой ты выходишь за этого черта?
Видимо сказывались и ревность, и боязнь остаться в одиночестве. Ведь старшая сестра была ей вместо мамы. А для Анюты это был шанс вырваться из-под стариковского гнета, о котором она вспоминала с большим недовольством. Дядя Володя был человек бойкий, бедовый, но душевный. В его натуре было что-то артистическое без особой склонности и прилежания к сельскому хозяйству. Он мог предаваться занятиям, деревенскому мужику совершенно не свойственным: уединиться в созерцании природы, выследить и часами наблюдать бой тетеревов на токовище и т.п. В то время он играл на каком-то духовом инструменте в Ряжской музыкальной команде, видимо, при партизанском отряде, куда занесло его, как говаривала тетя Анюта, из солдат после развала армии. В приданое с дочерью тесть выделил кроме всего прочего лошадь с полной упряжью и сбруей, телегу, сани, соху. И дядя Володя с шурином Санькой изобрели промысел: наворуют дров в ближнем лесу, распилят на поленья и везут продавать в Ряжск. Оттуда лошадь самостоятельно привозит дядю домой. Подобный «ритуал» по разным поводам дядя Володя соблюдал почти до самого конца дней своих. Но, несмотря на приверженность к пьянству, он как-то умел и содержать семью, и оставаться на поверхности. Конечно, большую роль в поддержании дома и семьи играла тетя Анюта. Уже под старость в великой досаде она иногда ругалась: «Сколько людей на войне кого поубивало, кого покалечило, а тебя, пралика, по трем войнам носило и нигде не ухайдакало!» Возможно какую-то помощь оказывал и тесть, дед Петр. По словам матери, Анюта была его любимая дочь. Но самоотверженность ее в преодолении жизненных неурядиц и стремление дать образование детям были неизменными и решающими.