В Кипчакове жизнь шла своим чередом. Отцу с матерью с двумя подрастающими сыновьями давно пора было выделиться и зажить собственным домом. Но для этого нужен был именно собственный дом. Работа по его постройке началась еще до коллективизации. Для этого нужно было изготовить нужное количество кирпича. Мастерская находилась близ села по правому борту оврага Ковыльня. Там добывалась глина, с речки подвозилась вода, и начинался замес. Замес проводился собственными ногами, иногда по этому месиву гоняли кругами лошадь. Замешанная глина накладывалась в станок, деревянный ящик с перегородками по форме четырех кирпичей, ящик опрокидывался, и сформованные бруски ставились на ребро для просушки. Высушенный кирпич-сырец обжигался в специальной яме, устроенной тут же в высоком борту оврага. В этой яме сырец выкладывался определенным порядком с топкой у основания, и начиналась топка, т.е. сам обжиг. Вот тут для трудяг наступала лафа. Сиди себе, подбрасывай дровишки, да покуривай. Правда, дрова-то тоже к этому времени надо было заготовить. Здесь же в овраге добывался и обжигался на известь известняковый камень. Сказать, что это была тяжелая работа, значит, ничего не сказать. Все полевые и любые другие хозяйственные работы никем не отменялись.
Кирпича для дома было заготовлено довольно. Но хозяином-то был отцов отец, дед Михаил. Из этого кирпича при старом доме был построен амбар. На следующий год всю процедуру пришлось повторять. Вдруг и этот кирпич захотели продать, кому-то понадобились деньги. Но тут мать взбунтовалась, и кирпич остался. Свободное для постройки дома место было за рекой, в том поселке, где прежде располагалось имение Благодатное. Это было удобно. Здесь был центр и школа рядом. Тут взбунтовалась бабка: «Ванькя! Куда же ты? Как же я к тебе ходить буду, да как же я тебя увижу!» На нашем порядке Глининке была чья-то незастроенная усадьба. За выкуп усадьбы отдали одну из двух овец материного приданого. Дом строил Бутуз (настоящего имени не знаю) с помощником Поликашкой. Бутузу как раз пришло время выдавать замуж дочь, и он повел разговор с матерью о невестином или венчальном уборе. У матери кое-что еще оставалось, и они договорились. Довольный Бутуз сказал: «Дом я поставлю размером побольше, чем вы задумали. Кирпича у вас хватит. И спланирую я его по-другому. Будет удобнее. Поликашке не говори». Дом был поставлен торцом тремя окнами на улицу, одним окном с видом вдоль улицы вниз на речку и одним окном на противоположной стороне против устья русской печки. Сбоку к нему были пристроены сени из известнякового камня. Живи — не хочу!
Вот и пришла пора отцу с матерью отделиться на самостоятельное хозяйство. Это произошло, если не ошибаюсь, под осень 1931 г. Мы были уже в колхозе. На хозяйство была выделена овца, остававшаяся от материного приданого, два чугунка для варева, ухват и деревянные ложки, которыми, по словам матери, Витя тренькал, когда мы шли гуськом к новому месту жительства. К этому времени женили и выделили Сергея, племянника деда. Дом для него оставался еще от его отца. В хозяйство ему была выделена корова. Первого же теленка Сергей отдал моему отцу, своему двоюродному брату: «Вырастет — сменяешь на корову». Но не повезло. Ранней осенью бычок отбился от стада, забрался на зеленя и объелся. Густые всходы пшеницы или ржи к этому времени не успевают достаточно укорениться. Скотина прихватывает зелень вместе с землей и погибает. Подыхающего бычка дорезали, мясо засолили в бочке и поставили в сенях. На следующее утро бочка оказалась пустой — «всю мясу», как говорят у нас на Рязанщине, вытащили. Мать, я помню, плакала. Позже она мне говорила, что «эту мясу» украл отец, т.е. дед Михаил. Будто бы об этом, подтверждая ее догадку, ей говорила Катя, сестра моего отца. Зная жадность деда Михаила до мяса, в это можно поверить. В результате мы опять остались ни с чем.