А двоюродная (или троюродная?) тетка наша была кадровой чекисткой. В свое время она, что называется, горела на работе. По этой причине сын ее, впоследствии знаменитый артист Борис Кузьмич Новиков, пребывая без надлежащего родительского призора, пристал к ватаге хулиганствующих подростков на станции Ряжск-I. Конечно, озорство и проделки этой шпаны не имели того криминального характера, как это бывает в наше время, но не были и совсем безобидными. Вскроют вагон. Что там? «Ага! Яйца! Хорошо!» Ну, и давай швыряться этими яйцами во что ни попало. Видимо, однажды они добегались до чего-то серьезного, и мать кинулась спасать сыночка. Не знаю, куда она пробилась, но среди других там оказался и сам Сталин. К просительнице снизошли, просьбу уважили, а подписать пропуск на выход при вожде не осмеливаются, и Сталин благодушно подписал его сам. Постовой на выходе от такой подписи опешил и не отобрал у нее пропуск на выходе. Рассказывают, что этот пропуск с автографом «отца родного» бережно хранился в семье, но где он теперь — не знаю.
Одна судьба может иметь благополучный исход, что вовсе не обязательно для других судеб. Дядя Саня в то время устроился в Москве участковым в отделении милиции. Его деревенский «друг», однофамилец и недальний родственник (двоюродный или троюродный?) Филек подсунул под дверь милицейского помещения подметную грамоту. Записку подобрала пришедшая первой уборщица и передала ее начальнику отделения. После она сокрушалась: «Александр Петрович! Если бы я знала. Я бы лучше изорвала ее на клочки или сожгла». Дядя Саня вынужден был переквалифицироваться и сумел стать шофером. Шофером он служил и на фронте. Во время критического положения под Москвой он попал в госпиталь с желудочным отравлением. Это не был единичный случай, их там оказалась порядочная группа. По опубликованным теперь воспоминаниям немецких солдат, этим недугом в то время страдала и немецкая армия. Но дядя Саня как сын кулака был обвинен в дезертирстве или в попытке дезертирства путем злостного заболевания и был сослан в лагерь все под тот же Акмолинск. Умирающий дистрофик, он был списан как умерший. Каким-то образом этого дистрофика подобрала немка из депортированных немцев Поволжья. Там он и оставался до конца дней своих в начале 60-х годов, работал под Акмолинском заправщиком и был в чести у шоферов всей округи. Были там у него и дети, о которых я ничего не знаю. Однажды он приезжал даже в Чернаво, но никакой попытки связаться с бывшей законной женой не предпринимал. Видимо он знал за ней немалые грехи, да и мог опасаться, как говорится, быть засвеченным. Единственное, о чем он тосковал, то это о сыновьях, особенно о старшем Женьке.
Удивительным образом жена его Любовь Родионовна все положенное по закону время получала на детей пособие за погибшего на фронте мужа. Мать моя все время упрекала ее вчуже за то, что она бросила детей на произвол судьбы. Тогда она устроилась работать проводницей и дети на длительный срок оставались предоставленными самим себе без присмотра. Старший Женя 1928 или 1929 г. рождения оказался втянутым в воровскую среду, да так в ней и остался. Году в 1946-м в какой-то разборке он порезал человека, не знаю, до какой степени. Скрываясь, он оказался в Чернаве. Желанная и болезная за всю свою родню тетя Анюта придумала спрятать Женю куда подальше и отправила его к своей сестре, к моей матери.
А тогда мы жили в Хабаровском крае, куда переселились как новоселы в 1940 г. Ничего более странного придумать было нельзя. Весь Дальний Восток за Байкалом тогда был пограничной зоной, куда вход посторонним был воспрещен. Там все колхозники были паспортизованы, во всей остальной стране оставаясь беспаспортными. Даже непонятно, как он мог миновать Иркутск. Таких здесь снимали с поезда и подвергали строгой проверке. Но Женя как-то пронырнул и заявился в деревню к тетке, моей маме. Деревенька эта была практически на самой границе, что в 7 км выше от впадения р. Буреи в р. Амур. Здесь был особый пограничный режим, каждый человек был на учете, и любой пришлый немедленно брался на заметку. К тому же мать в это время была председателем сельсовета. Укрывательство в таких обстоятельствах было смертельно опасно. Но председательская должность матери, наверно, и помогла. Ей удалось через знакомых баб или бабу в паспортном столе в Архаре за какую-то мзду (картошкой) получить для Женьки паспорт и прописать его у себя. А «доброхоты», наши соседи еще по с. Кипчаково, не догадались усмотреть тут какого-то криминала. Родня — и родня.