В 1949 г. я повидал его проездом, завернув в деревню. Наш топографический отряд, в котором я служил, проезжал эшелоном с полевых работ из Комсомольска-на-Амуре на зимние квартиры в г. Свободный. В Архаре начальник штаба подполковник Трифонов отпустил меня на три или четыре дня, сокрушаясь при этом: «Что же ты раньше не сказал, в последний момент!» Побывка моя совпала с праздничным днем 7 ноября. Народ гулял. Брат Витя водил меня по всей деревне, заходя чуть не в каждый дом. Следовало немедленное приглашение к столу, а Витя сразу подзывал какого-нибудь мальца и посылал его за бутылкой «от нашего стола». Домой мы возвратились только поздно вечером. Я нашел на столе небольшой эмалированный тазик с солеными помидорами (они у матери всегда были отменные). С жадностью я набросился на эти помидоры и, помнится, уходил их полностью. Утром ехать на станцию, служба.
Женя пребывал в ФЗУ в г. Райчиха. В это время на 7 ноября Женя тоже оказался в деревне на побывке. Это был своеобразно красивый крепкий парень плотного телосложения. Он не был обделен вниманием со стороны моих родителей. В это время они уже укоренились в здешнем краю и в продовольственном отношении нужды не знали. Женьку подкармливали посылками с разными оказиями. Это всего 32 км от нашей деревни, и туда нередко ходила по разным делам колхозная машина. Да он и сам уже зарабатывал. Инстинкт его попутал или дружеская солидарность, но он оказался участником, а может и организатором кражи мешка картошки. В заключении вдвоем они убили третьего соучастника как предателя, за что получили новый срок. Говорили, что он дождался освобождения из заключения и попытался осесть где-то на Дону и даже женился. Но там свои порядки, и иногородних не любят. При первой же драке он снова был осужден как рецидивист, а потому и безусловно виноватый. В 1958 или 1959 г. он был в бегах, и я видел его у матери Любови Родионовны. С виду очень крепкий, он уже явно страдал одышкой. Как я понял, он скоро установил связи в своем воровском мирке, куда сразу же вовлек и своего младшего брата Алика. Алик, по характеру более спокойный и мягкий, тоже был в милиции на заметке, но пока не более того. Братцы быстро попались на ночных грабежах магазинов под г. Александровым и были препровождены в места не столь отдаленные. Женька там и сгинул, а про Алика еще доходил слух, что он обитал где-то в Новосибирске с сильно подорванным здоровьем.
Печальна судьба дяди Пети, старшего сына деда. С безалаберной женой Варей вряд ли он мог найти умиротворения в семейной жизни. По жизни партийный работник в последнее время он был главным редактором районной газеты в г. Медыни. И всегда над ним висела зловещая тень сына кулака. Видимо поэтому, в 1936 или 1937 г., предугадывая или предупреждая неминуемый арест, он наложил на себя руки. Может, пока еще ничего предвещающего напасть и не было, но его сослуживцы после такой смерти отвернулись, сказав жене: «Сама хорони, как хочешь, так и управляйся». Помню, об этом было письмо, кажется, от дяди Сани, и тетя Анюта в слезах читала его домашним вслух, а мы с Раей возились на лавке и смеялись. Старший Толя нас одергивал, что при таком печальном известии мы еще смеем смеяться. А тетя Анюта горестно нас оправдывала: «Чего они понимают? Малы еще». Да и действительно, почему-то запомнившиеся мне слова «родная плоть и кровь» тогда мне были не понятны.
Между тем колхозное бытие входило в свою колею. У нас в хозяйстве появились корова, поросенок. Мы с братом вставали поутру, когда родители уже давно были на работе. Из печки доставался чугунок с кашей, тут же из него съедалось сколько следует, и все оставалось на столе неприбранным. Снаружи дверь запиралась, но мы выпрыгивали в окно и беззаботно предавались своим ребячьим занятиям и проделкам. Витю как младшего определили в колхозный детский сад, но он оказался неуживчив и строптив. К тому же далеко от дома, целый километр, да еще за речкой. Он постоянно устраивал побег из неволи, изощряясь в обмане надсмотрщиков. Няньки, молодые и крепкие деревенские девки, гонялись за ним и почти никогда не могли его догнать. Тогда было решено приставить к нему меня, авось, он привыкнет. Кажется, из этого ничего не вышло. А Витя так и остался скучливым по дому, как бы далеко или близко этот его дом ни находился.
Вообще-то мы жили дружно, что вовсе не исключало обычных детских ссор и раздоров по разным пустякам. Однажды еще в дедовой хате, т.е. явно еще до 1931 г., мы с ним играли на печке, разгребали насыпанное там для просушки просо. Все были на работе, в доме с нами оставалась одна бабка. По ходу очередной затеи уговорились, кто к себе больше кучу нагребет. Конечно, я был взрослее, а Витя еще что-то замешкался. А тут еще мне мамин завалящий кошелечек подвернулся, тоже орудие для загребания. Радуюсь, у меня уже большая куча, а он только начал, не поспоришь. Он как глянул: «А! Ты с кошельком!» И тресь меня молотком по голове. Не помню, чтобы было больно, но обидно. Ухватился за голову — на ладони кровь. Страшно! Я заорал, бабка закудахтала. Позже пришла с работы мать, ругала его, шлепала, и он тоже орал. Главное, я тогда сам даже не догадался дать ему сдачи. Видимо, молоток оказался неоспоримым аргументом. А как вообще-то он оказался у него под рукой именно в этот момент?