К этому времени относится закрытие у нас церкви. Церковь закрыли на замок, колокола сбросили с колокольни, попа сослали в места не столь отдаленные. Самый большой колокол разбили на куски, и обломки долго еще валялись на паперти. Церковь оставалась пустой до войны. Уже после войны, как водится, «по пожеланиям трудящихся», церковь превратили в сельский клуб. При этом были уничтожены все внешние признаки прицерковного кладбища, в историческом плане, как я упоминал выше, довольно интересные.
Тогда же учиться пришлось и отцу. В то время повсеместно в районах организовывались некие агрономические школы. Такая школа была и в Кораблино, куда отец и был послан учиться на бригадира-полевода, а другой сельчанин, Семен Григорьевич — на ветеринара. На выходные отец приходил домой. Худо-бедно, но на удивление всего села, отец окончил эту школу с отличием. Как? Этот захудалый Камарь? Тут сказывалась невысокая репутация семейства этих Комаровых на селе (были и другие Комаровы). За успехи в учебе отца рекомендовали направить на 2-годичные курсы в Рязань, где он должен был получить диплом агронома. Но мы тогда были так бедны, что родители, мать с отцом, как ни раскидывали умом, не нашли выхода из затруднений. Мать боялась остаться одна с двумя детьми, да и непонятно было, как отцу прожить два года в Рязани без всяких средств. Сейчас мне кажется, что страхи были преувеличены. В те времена таким «студентам» подбрасывали аккордные подработки на погрузке-разгрузке и т.п. Была, наверно, и какая-то стипендия. А мы в деревне прожили бы. Видимо, неопытные и не понимавшие вполне складывавшихся жизненных обстоятельств, преувеличивая трудности двухгодичного существования отца в Рязани на курсах, родители испугались, а более всего мать. Так и пришлось отцу отказаться от журавля в небе. Позже, в 1983 г. в Вичугском районе Ивановской области я встретил такого человека. После районной школы бригадиров-полеводов он окончил и высшие курсы и после всю жизнь работал агрономом. Он так же хорошо, как и мой отец, знал свою округу и охотно показал мне все древности, которые меня интересовали, и со знанием дела разрешил некоторые мои сомнения.
Последовательность событий этого периода у меня несколько путается. В памяти возникает состояние некоторого подъема, что-то вроде легкой эйфории и брожения в народе в первые один-два года образования колхоза. Мы, ребятишки, бегали в поле, где работали наши родители. Иногда нам разрешалось пройтись за плугом с гордым сознанием участия в труде взрослых. С хорошо налаженным плугом на ровном поле это было нетрудно. Красочная картина открывалась на косьбе и уборке хлебов. Отец работал на жнейке, которая сама собирала на полок и граблями механически сгребала скошенное пачками величиной со сноп. Но основная косьба проводилась косами с «крюком», обеспечивающим ровную укладку рядков. За каждым косцом шла вязальщица. Она собирала скошенную пшеницу или рожь и увязывала ее в снопы соломенным свяслом. И так, не разгибаясь, с утра до вечера с перерывом на обед и отдых в полдень. Снопы еще надо была собрать и сложить в копны, но в этом женщинам-вязальщицам помогали и мужчины-косцы.
На отдыхе мужики и бабы располагались отдельными группами, лежа на земле. Постепенно между группами начиналось заигрывание, переходившее в возню. Обычно бабы задирали какого-нибудь мужика, видимо, более податливого. Наконец, какая-нибудь заорет: «A-а! Ты шшупаться! Бабы!» Бабы гуртом навалятся на охальника, сдерут с него штаны и пустят по полю голым ниже пояса под смех остальной публики. Мужики только посмеиваются. Я недоумевал. Ощущая себя приверженным к мужскому клану, я не мог понять, почему более сильные физически мужики не заступятся за собрата и не дадут какой следует отпор этим нахалкам бабам. «Да их бы! Им бы! А тут еще — шшупаться! Ну что тут такого особенного». Этого я и вовсе не понимал.