Восстали обе соседки, особенно одна, Пожогина, неуемная ругательница и скандалистка. Выскочила пьяная, со сломанной ногой растаращилась на борозде:
— Ня дам!
— А что ня дам? Тут твой огород, а здесь мой, дело-то ясное.
Начинавшийся скандал разрешил начальник районного земотдела, приехавший в это самое время к своей матери Ирине Николаевне. Увидел нас со своим землеустроителем, подошел:
— Что тут у вас? Ах так. Тогда это делается по факту: тут его пашня, тут ваша. Колья есть?
— Сейчас будут. Коли здесь и здесь.
— Вот теперь по закону ни ты сюда, ни он туда заходить не имеют права.
А был он внук Николая Денисовича. От своей матери он, вероятно, знал о добрых отношениях между нашими родителями. Как говорил классик, «Бывают странные схождения».
Моим родителям завидовали: «Вы оба на постоянной работе, а мы — на разных, где придется». Со стороны бригадиром бегать и погонять казалось легко, а кладовщиком быть тем более. При случае можно чего-нибудь и украсть. Но там каждый раз ревизия, да по два раза в год все перевешивали да пересчитывали. Трясись над каждой крупинкой. Сойдется, не сойдется. Наконец, зависть взяла верх. Поставили кладовщиком мужика. Знаю его, но не помню ни имени, ни фамилии. При передаче все злорадно ожидали какой-нибудь недостачи и к своему великому сожалению не дождались. Надежда новоявленного кладовщика на легкую жизнь быстро улетучилась. Очень скоро он бессмысленно запутался. И вот, буквально недели через две после своего назначения поздно вечером он пришел к нам в дом втихаря. Выложил перед матерью все учетные книги и заявил:
— Лиза! Вот тут все, забирай и становись сама опять кладовщиком, как знаешь, а я так больше не могу.
— Да кто же так делает? Ты иди в правление и разбирайся там.
Не знаю, чем кончилось дело, но мать больше в кладовщики не пошла.
Тут как-то подвернулось, что она устроилась налоговым агентом. Надо было ходить по дворам и трясти налог с жителей сел и деревень: Кипчаково, Княжое, Сосновка, Красная Поляна, Приянки, Хомутское, Набережная, Завод. Собранные деньги надо было относить в Кораблино. Вот только не знаю, со всех собирался налог таким образом или только с единоличников. На завод в это время прикочевала какая-то группа казахов, где они подрядились возить на станцию в Ряжск изготовленный на заводе спирт. Эти, видно, тоже бежали от колхоза куда подальше. Ну и обдирали же их налогами. Но платили исправно и к сборщице относились уважительно, поили чаем. В обратный путь (а это только безлюдным лесом 4 км, иногда уже на ночь глядя) снаряжали паренька с наказом аккуратно довезти до дома. Такая жизнь и тут казахам не задалась, и через какое-то время они откочевали обратно. Положительным в новой работе матери был твердый оклад. За все свои хлопоты, хождения, уговоры недоимщиков она получала 150 руб. в месяц. Деньги даже по тем временам небольшие, но у нас тогда и таких не было, а тут появились. Про колхозные ж трудодни и говорить нечего.
Отец к этому времени был назначен заведующим МТФ, молочно-товарной фермой. Впрочем, и совершенно безграмотная тетя Анюта тоже заведовала МТФ в Чернаве. Учет за нее вел Толя. В хозяйстве у отца под началом значились коровы, телята, свиньи и, кажется, овцы. В пару к нему пристегнули ветеринара Семена Григорьевича, как и мой отец, окончившего районную школу по своей специальности. Мужичок роста небольшого, но по характеру разбитной и бедовый. Не знаю, что он там делал по ветеринарии, а больше, по-моему, соображал на выпивку. Пьяный он мог на каком-нибудь гулянье при всем честном народе устроить пляску нагишом. Рассказывала мать, как свекровь прогнала ее в клуб, когда я еще был в люльке: «Кончился танец, все разошлись по стенкам, и тут на середину вводят голого Семена Григорьевича, а он — плясать. Ну, мы, которые бабы, плюнули да отвернулись, а девки с визгом ломанулись в дверь. В дверях сделалась куча мала. Охальника тогда оштрафовали на пять трудодней, и это была не единственная подобная выходка».
Витя наш постоянно крутился на ферме и был первейшим другом у Семена Григорьевича. Науськает его на какую-нибудь каверзу, а Витя — с удовольствием. Иногда бабы, жена и жившая с ними ее (а может его?) сестра, свяжут пьяного буяна, а Витя тут как тут. Пленный ноет из-под кровати: «Зятек! Развяжи!» У него было две дочери, одна мне ровесница, другая постарше, но я в зятьки не годился. Бабы смотрели за зятьком строго. Сиди! Но этот сорванец как-то ухитрялся обмануть их бдительность и успевал развязать «тестя». Освобожденный от пут Семен Григорьевич начинал гонять своих баб по всей деревне. А то, не дают на выпивку — Семен Григорьевич хватает веревку, ножик и бегает: «Удавлюсь! Утоплюсь! Зарежусь!» Бабы за ним с плачем: «Сема! Родненький! Не топись! Не давись!»