На подходе к городу Цзямусы наш путь пересекала невысокая гористая гряда. На ее склоне у правой обочины дороги сидела группа японских солдат численностью до роты. Оружие, винтовки, свалено в кучу. Ожидали нашего подхода для сдачи в плен. Задержать нас они не могли, но были способны нанести нам некоторый урон. В это время наши командиры в жажде сравняться в славе с победителями на западном фронте предпочитали решать задачи силовым методом, напором. От нашего взвода выделили несколько солдат конвоировать пленных в тыл. Внешний вид плененных нами японцев, мягко говоря, был не очень внушительным, скорее жалким. Это были осколки грозной прежде Квантунской армии. Боеспособный контингент и целые соединения были востребованы на защиту метрополии и прилегающих островов, куда, наконец, подбирались американцы. «Эта огромная армия по своей подготовке и снаряжению имела мало общего с прежней отборной Квантунской армией» (История войны на Тихом океане. Т. IV. М., 1958. С. 267, 268). Стрелковое вооружение было разнотипным, пулеметы разных систем и калибров. Видимо, только в укрепленных узлах были посажены кадровые войска, подкрепленные смертниками.
Дожди кончились, дорога подсохла. «Пехота, не пыли!» На десятый день мы протопали уже не менее 400 км. Наша выносливость близится к пределу. Но кто и когда измерил предел солдатской стойкости? И тут откуда-то появляется автоколонна ЗИС-5, и наш батальон на колесах входит в Цзямусы, довольно крупный город с постройками европейского типа. Ощущение пустоты и признаки небольшого погрома — следы набега Амурской флотилии. Мы передовые, но город уже освобожден ее действиями. Приказ: «Сутки — отдых, почистить оружие, привести себя в порядок написать письма домой». Отдыхаем. В годы «перестройки» Жора Пронин спрашивал меня с ехидцей:
— А ты-то зачем поступал в партию?
— Жора! Ты наивный человек! Это же было еще во время войны.
Во время отдыха пришел к нам какой-то молодой лейтенант, наверно, из политотдела дивизии, и приступил ко мне с вопросом:
— Нам рекомендовали вас для принятия в партию.
Ну что же, в бой иду коммунистом. В полном здравии, не маленький.
Мне уже шел 19-й год. А письмо мое было получено матерью где-то в конце февраля или начале марта 1946 г., когда она в тревоге стала писать запросы во все доступные ей инстанции. Конечно, с нашей полевой почтой могло происходить всякое, но все-таки даже в условиях военной неурядицы в целом она действовала исправно.
Полдня не прошло нашего отдыха, новый приказ — строиться. Ведут на пристань. Там уже стоят корабли Зейской бригады Амурской флотилии, подошедшие из-под Благовещенска. Два монитора с бронекатерами. Нам предстоит десантом двигаться на Харбин. Ждем команды на посадку. Но тут солдаты пронюхали поблизости завод по производству ханжи (спирт-сырец) и побежали запасаться в дорогу горячительным. Бегут назад с добычей в котелках, в бутылях, а у кого и в касках. Но на их пути уже образовался непреодолимый заслон в лице командира полка с командиром батальона. Поносная ругань, пинками опрокидывают котелки и каски. Младший сержант Джима (фамилия) из нашего взвода бежит с двумя бутылями подмышками, поменьше нашей четверти, прозванных у нас гусихами. Командир полка обрушивает на него поток своего красноречия, в раже выхватывает у него из-под рук бутыли и вдребезги разбивает их одну за другой об его голову. Но мы все в касках! С Джимы вместе с осколками стекла струится драгоценная жидкость, но он стоит по стойке смирно, не шелохнется, мужественно переносит командирский гнев. К счастью, солдатский промысел с ханжой был пресечен вовремя. В пьяной массе обязательно появились бы какие-нибудь буйные или другие невменяемые и неуправляемые личности.