Прапрадед мой с материнской стороны был мастеровой человек, по тогдашнему положению «рядчик», видимо, по плотницкому делу. Очевидно, будучи на оброке, он мог иметь какую-то самостоятельность и, возможно, своеобразный авторитет, хотя бы как мастер своего дела. Во время «оно» этот самый рядчик в чем-то не поладил с помещиком. Когда подошла пора женить сына, моего прадеда Емельяна (по местному Мяльян), злопамятный господин специально для него покупает невесту, с которой его и венчают. Когда по порядку обряда открыли фату, закрывающую лицо новобрачной, все увидели — рядом с женихом сидит бледная, как смерть, невеста. Да она и умирает благополучно на другой же день. Таким образом господин ввел своего непочтительного раба в немалые и напрасные расходы, а сын оказался соломенным вдовцом, а как жених — бракованным. На достойную жену он уже не мог надеяться. Женили его на бобылке Фекле, у которой был брат в солдатах. После он пришел, как тогда говорили, с турецкой войны (очевидно, 1877-1878 гг.). Он прозябал близ новообретенных родственников и запомнился своими рассказами о турецких походах.
Прадед Емельян кроме земельного надела унаследовал и навык к ремеслу. Подсобный промысел давал дополнительные средства к существованию. Преимущественно в вечернее время, особенно в долгие зимние вечера при лучине, вытесывались клещи — деревянная основа для хомутов, строгались дубовые зубья-хлудцы для борон и плелись сами бороны из толстой лозы, вязались березовые веники, метелки и другие поделки. Все это сбывалось в Ряжске через знакомого купца. Уже в бытность моего деда Петра Емельяновича таким купцом был Кондаков, с которым при очередном привозе товара они обязательно распивали чай. И Емельян, и Фекла были подвержены известному пороку, столь распространенному на Руси. Сбыв товар, они ехали домой с пьяными песнями. Умная лошадь сама знала дорогу.
Не знаю, сколько всего детей было у прадеда с прабабкой. Старшим, вероятно, был Иван. В свое время он был послан с товаром в Ряжск, но вернулся без выручки. Неизвестно, как это случилось. Пропил ли он барыш, обокрали его или он решил его себе присвоить под благовидным предлогом. Скорее всего, верно последнее: он выделялся на самостоятельное хозяйство. Поэтому отец Емельян ему сказал: «Свою долю ты пропил». Иван был отделен или, по его мнению, обделен, с минимальным имуществом. С этих пор Иван затаил на отца злобу. Вражда его семейства переросла на семейство младшего брата, моего деда Петра. Впоследствии сын Ивана Филька (Филек) много вреда наделал моему дяде Сане, в том числе подкидными доносами или наветами.
Вторым по старшинству (я в этом не уверен) был, видимо, Андрей. Я знаю по имени только одного родственника из этой ветви, Якова Андреевича, вероятно уже племянника моего деда. Он (скорее всего, уже его сын?) пребывал в очень почетном на деревне звании агронома. Их дом отделялся от дедова дома деревянным домишком Буды (на моей памяти была такая бабка) и отличался планировкой. Он был поставлен к улице торцом в отличие принятой на Рязанщине вытянутой вдоль улицы схемы. В этом доме водились диковины. Помню, какую-то чугунную фигуру оленя или другого зверя на массивной подставке, очевидно каслинского литья — часть письменного прибора (?). Был там графин с белой фигурой сидящей свиньи внутри на дне. Гиляровский упоминает, что такие графины подавались по особому заказу в ресторанах и оставались в собственности заказчика. Графин этот, каким-то образом некоторое время обретался у нас в Кипчакове, как и некоторая резная шкатулка под черное дерево величиной со средний ящик для почтовой посылки. От семейства Якова Андреевича (или самого Андрея?) происходит Борис Кузьмич Новиков, известный артист, по родству приходящийся мне, как и моему двоюродному брату Анатолию, троюродным братом. Однажды мою маму ребенком привели к дяде Андрею славить Христа. Конечно, ее научили славословию, и горластая девочка с порога заголосила: «Рождество, твою Мать Богородица!» Дядя много смеялся и на радостях подарил солистке двугривенный. В другой раз, несколько позже, в игре «дочки-матери» она, как заботливая мать, накормила подопечных ребятишек семенами белены, похожими на маковые. Ребята «полезли на стенку», и их отпаивали молоком.