Объявился знакомый охотник, который провожал нас до своей зверовой землянки: «Ну, ребятки, не знаю как я и жив остался. Завалил медведя, пошевелил его винтовкой, готов. Прислонил свою берданку к деревцу, сел на него верхом и нацелился ножом пороть шкуру, свежевать. И тут что-то меня кольнуло. Оглянулся, а он на меня смотрит! Как ветром меня с него сдуло. Выстрелил я ему в ухо, тут он и завозился. Вот только когда его пробрало. А если бы я не оглянулся?» Между прочим, он предложил отпустить одного из нас с ним на охоту. Поколебавшись, лейтенант согласился послать на добычу Васю Лялюхина. Однако вскоре пришел приказ выступать. Василий догнал нас в Найхине, когда мы уже садились в лодки, чтобы двинуться на Хабаровск. С собой он принес некоторую долю от убитого на охоте медведя, и мы все-таки отведали медвежатины. Вероятно, это был медведь не из крупных, белогрудый. Охотники убили его, когда он на высоком кедре обдирал шишки с орехами. Крупный бурый медведь тяжел, чтобы залезть на высокое дерево.
В Хабаровске мы расположились на пристани табором в ожидании парохода на Благовещенск. Здесь наступил момент истины для наших радистов. Друзья-радисты, один на зимних квартирах в г. Свободный, другой в тайге, договорились переговариваться между собой на свободные темы. После окончания штатного сеанса связи они переходили на свою волну и открытым текстом обменивались новостями, ругали начальников (никто же не слышит), читались поступившие таежнику из дома письма и все прочее, что на ум взбредет. Радиостанции у нас были переносные, но достаточно мощные, американские, и устойчиво держали связь, в нашем случае на расстоянии не менее 1000 км. Подпольная болтовня двух шалопаев все лето держала в напряжении соответствующие службы Главкома войск Дальнего Востока, возглавляемого маршалом Малиновским. Все лето искали непонятную шпионскую радиостанцию, работавшую где-то в тайге на непонятном шифре. А наш радирует: «Ну, все Сережа. Мы сидим на пристани в Хабаровске. Вот подходит пароход “Профинтерн”, сейчас мы на него садимся и плывем до Благовещенска. Конец связи».
И тут, как черт из преисподней, появляется черная легковая машина.
— Кто старший?!
— Капитан Черемнов!
— За мной!
В штабе он получил великолепный нагоняй, не знаю, от кого лично. На него был обрушен поток самой отборной ругани за потерю бдительности, за развал дисциплины и бог знает за какие еще прегрешения. Не знаю, какое взыскание он получил. А наши радисты получили по 20 суток строгого ареста с содержанием на гауптвахте лично от маршала Малиновского, выше не бывает. В гарнизонной гауптвахте г. Свободный, куда их посадили с запиской об аресте, несказанно удивились.
— От самого маршала! За что?!
А пока мы благополучно плывем вверх по Амуру. Пароход колесный грузопассажирский, на местной линии самый большой. Мы всегда встречали его во время моей учебы в 7 классе в Иннокентьевке. В пути развлекались, как могли. Временами возобновлялся спор: «Пересолил! — Два раза посолил!» Добрались до рыбы нашего лейтенанта, но есть ее мы не смогли. При погрузке и перегрузке ребята обращались с рыбными бочками подчеркнуто небрежно. Я видел, что иногда они катили бочки с явным намерением разбить их, но сам и пальцем к ним не притронулся. Из разбитых бочек рассол вытек, и рыба протухла до омерзения. Только один Зиновенко пожирал ее с видимым упоением. Он был из гуранов, как называли себя амурские казаки. В кровях этого русского народца со времен первопроходцев накопилась заметная монголоидная примесь и соответствующие привычки в обиходе. Тухлятина им бывала за деликатес. По байкальской дороге на станциях Байкал, Слюдянка торговцы всегда зазывали пассажиров: «Омуль! Омуль с душком!» Куда потом пошла рыба нашего лейтенанта, не знаю.
На зимних квартирах жизнь опять пошла по привычной солдатской колее. Однако довольно скоро мое положение в роте существенно изменилось, совершенно неожиданно и ни по каким заслугам я был назначен писарем секретной части штаба отряда. Этим я был обязан фактом смещения с поста прежнего писаря за серьезное правонарушение. Он был старшиной сверхсрочной службы и на правах сверхсрочника вел семейный образ жизни. Скромный писарь изобрел верный, как ему казалось, способ повышения своего благосостояния: он снабжал беглых заключенных чистыми документами. В отряд он прибыл из какой-то расформированной воинской части и при себе сохранил печать этой части, которая подлежала уничтожению по акту, но не была уничтожена. С этой печатью он выписывал беглецам из мест не столь отдаленных документы на имя демобилизованных воинов: отпускные свидетельства, солдатские книжки со званием до старшины, проездные документы. Последние выписывались на особых бланках строгой отчетности, и мне уже в должности писаря приходилось постоянно их проверять и пересчитывать. Но у нашего писаря был их запас из старой части, по акту уничтоженных.