— И что ты, Павел Петрович, возмущаешься? Вот если вы с Коськой придете ко мне в гости и я за 50 рублей накормлю вас обедом, да еще и четвертинку поставлю (для непонятливых — это 5 рублей после изменения масштаба цен вплоть до «перестройки»).
— За 50 рублей? Ну, это ты, Зарецкий, врешь! Берет счеты.
— Так! Четвертинка — 12-75, Закуска, что на закуску? Ветчина по 150 грамм, осетрина.
— Ну вот! Тебе еще и осетрину!
— А ты как думал? Знаешь, как в старое время приказчики обедали? Была и ветчина, и осетрина, и по стакану водки-казенки — и все от хозяина. Старший приказчик выпивал стакан «смирновки» за свой счет. Мне, мальчику, водки не полагалось. Ничего! Осетрина!
Всего он накидал на счетах на сумму 98 рублей, по номиналу 60-80-х годов всего около 10 рублей.
Все бы хорошо, но передо мной стеной встал неразрешимый московский квартирный вопрос. Без видимых на то причин я понял глухое нежелание тетки продлить прописку. В это время она оставалась одна. Младший сын Алик тоже оказался в тюрьме. Может я мешал ей чем-то? Короче, жить мне стало негде, и я бомжевал. Временами я уже с утра задумывался о ночлеге. Иногда ехал в Ивантеевку к Васе Ружейникову. Но это только раза два-три в месяц переночевать. У них самих в одной комнате ютились тогда три семьи. Ночевал, где придется, только на вокзалах не ночевал ни разу. Стало невозможно поддерживать учебный процесс, и я безнадежно отстал. Успел сдать зачеты только за первый семестр. Нужда кинула меня в объятия одной женщины. И хотя я с самого начала понимал бесперспективность этого сожительства, но деваться было некуда. А прожил я с ней почти 13 лет. Большую часть этой поры я пребывал в должности кладовщика в Институте археологии, и она воображала, что там я должен был иметь какие-то левые доходы, ведь кладовщик. Ей нужны были только деньги. Какие? С кем поведешься? Об этом периоде мне и говорить не хочется.
Изменились и мои служебные обстоятельства. Ушел на пенсию старый заслуженный зам. начальника Военкнижторга Китаев. На его место пришел (был пристроен по блату?) отставной полковник Медведев. Он напомнил мне тяжелого тупого политработника с солдафонскими наклонностями, и вскоре между нами возникли неприязненные отношения. Между тем среди нас появился новый человек с непонятными должностными обязанностями. Как я понял после, это был его кандидат на мое место. Место само по себе незавидное, но для начала вполне подходящее. Меня стали тихо выживать. Дошло до того, что по надуманному поводу меня вызвали на парткомиссию, которая могла наложить взыскание от выговора до исключения из партии. Военкнижторг тогда входил в структуру тыла Советской Армии. Тут, по-моему, проявилась явная связь с покровителями этого самого Медведева по службе в армейских политорганах. Парткомиссия помещалась в здании, фасадом выходящим на Красную площадь, а боковыми сторонами — к ГУМу и Варварке. В парткомиссии оказались одни генералы или почти одни генералы. Мои попытки как-то оправдаться вызвали неописуемый гнев: «Что!? Он еще выступает! Не подчиняется!» Мне спорить с генералами? Знаю! Я сразу перестроился под солдата: «Слушаюсь! Так точно! Никак нет!» Обошлось, кажется, выговором.
Некоторое время спустя в нашу контору зашел довольно невзрачный кругленький человек. Он обратился к Григорию Георгиевичу за помощью или советом по какому-то делу. Григорий Георгиевич имел довольно обширные связи и знакомства по прежним работам и дал ему нужную наводку. Тогда пришелец стал хвастать, что он работает в Академии Наук. На нас это известие произвело большое впечатление, показалось чем-то чуть ли не заоблачным. Гриша (он любил, когда его называли Гриша) встрепенулся: «Послушай, у тебя там нет местечка? Возьми у меня Костьку (говорилось — Коську), а то тут его съедают». Оказалось, он работает зам. директора Института истории материальной культуры АН СССР по АХЧ. Он стал мямлить нечто, однако выяснилось, что там возникла потребность в кладовщике на складе экспедиционного снаряжения и материалов. Кладовщик, так кладовщик, работа знакомая.
Я пошел на разведку. Первой меня встретила секретарша Мария Софроновна Никоро, Софрониха. С высокомерной улыбкой, напоминающей лошадиный оскал, она гордо заявила: «У нас теперь новый зам и не кто-нибудь, а отставной майор, а ты кто?» Подумаешь, майор! Мне и генералы не в диковинку. Я и с генералами «на дружеской ноге». Директор, тогда член-корр., Борис Александрович Рыбаков оказался на месте и принял меня немедленно. Ему, видимо, не понравилась сама попытка самовольно решать некоторый кадровый вопрос недавно принятым на работу замом по АХЧ. Не по чину! Подозрительным казалось и то, что ходатай был якобы майор в отставке, а претендент — ст. лейтенант запаса. Зародыш некоей группы? А может претендент на должность, жулик? Прощупать меня на этот предмет перепоручили ученому секретарю института Николаю Яковлевичу Мерперту. По его мнению, фронтовик Мерперт мог понять, что из себя представляет этот бывший офицеришка. Конкретного содержания нашей задушевной беседы не помню, но результатом было безусловное заключение Николая Яковлевича — годен. Так я был принят в Институт, вскоре переименованный в Институт археологии. Это случилось 26 февраля 1958 г.