Подписал: начальник Авангарда действующей армии,
Генерал-лейтенант Скобелев
Дед Петр, судя по всему, сразу попал на передовую. Уже в том же 1914 г. о нем пришло извещение, что он попал в плен или пропал без вести — не знаю. По некоторым репликам деда могу предположить, что это было в Восточной Пруссии, где в начальный период войны погибла 2-я армия генерала Самсонова и потерпела жестокое поражение 1-я армия генерала Ренненкампфа. Со своей солдатской колокольни дед оценивал свое пленение скептически: «Да сколько их там было-то? Я бы один их перещелкал». Но тут все загомонили: «Да что ты? Да куда ты?» Ну, подошли они, забрали наши винтовки и мы пошли». О каких-нибудь случаях издевательства, унижения и т.п. дед не вспоминал. Какое-то время он, как видно, пребывал при солдатской кухне где-то в тыловом гарнизоне в самой Германии. В то время в солдатской среде могло быть некое взаимопонимание и снисходительность. В какой-то мере дед освоил немецкий язык и потом поправлял внука Толю в его школьных занятиях по немецкому.
Оба деда были единственными кормильцами в семье. Такие семьи государство обеспечивало некоторым пособием. Пособие, вероятно порядочное, выплачивалось регулярно золотой монетой. Бабке Пелагее, отцовой матери, эти деньги не пошли впрок. Она не умела ни потратить их с толком, ни сохранить. По своей дурости она сходила (в Ряжск?) и поменяла золотые на бумажки: «Эти монетки-копеечки еще потеряешь, а бумажки видно, вот они». Но бумажки были уже керенки со всеми вытекающими последствиями. Престарелые родители деда Петра, вероятно, были умнее. Наверно это вместе с неизменным его трудолюбием и помогло ему по возвращении из плена быстро окрепнуть на хозяйстве.
Но пока что война шла и шла. В 1915 г. старший сын деда Петра, тоже Петр, в свою очередь был призван в солдаты. На хозяйстве остались старики и дети. Я не знаю, как пришлось хозяйствовать бабке Пелагее, матери отца. Старшим мужиком в семье тогда был мой отец. В 1914 г. ему было 8 лет, в 1918 г. — 12 лет. Правда, у деда Михаила было два брата, но где они были все это время и какие отношения существовали между ними мне не известно. В семье деда Петра оставались старшая Анюта и следующий за ней Санька. Анюте в 1915 г. было 15 лет, в 1918 г. — 18 лет, а Саньке соответственно 12 и 15 лет. И это были уже работники, притом единственные. К тому времени, после получения известия о пропаже Петра Емельяновича, мачеха от них ушла. По рассказам матери, работа происходила под присмотром деда. Дед сидел с палкой на краю борозды, а Анюта с Санькой пахали сохой. Санька пытался скрашивать монотонность изнурительного труда, затевая потасовку. Старшая Анюта была сильнее и валяла Саньку на землю, а более ловкий Санька горячился: «Нет, неправильно! Давай на кулачки!» Престарелый дед не был в состоянии навести порядок хотя бы своей палкой и только ругался: «Ах, каналья!»
В 1917 г., или уже в 1918 г., начался грабеж помещичьих имений. В Кипчакове имение Благодатное к тому времени перекупил бывший управляющий Дубец. А до него, по словам отца, управляющим был «венгер» (и вредный!). Помещичий дом растащили по бревнышкам. Генеральше, владелице Ибердского спиртзавода, мужики приказали все оставить и убираться немедленно. Она пыталась урезонить захватчиков, немного повременить: «Дайте мне умирающую мать похоронить. Вспомните, ведь я же ваших детей учила, лечила вас, помогала вам как могла». Но снисхождения не получила. Генеральша из-под д. Чернаво, видимо, убралась загодя. Дом грабили после. С добычей пришел и Санька. Ему досталась какая-то шикарная куртка зеленого цвета (уж не охотничья ли?) и зеркало. Дед приказал ему немедленно отнести все обратно и больше никогда такими делами не заниматься. Кстати, надо заметить, что обе эти генеральши были вдовы, мужья их погибли на японской войне.
Наступил 18-й год, а за ним и 19-й. Солдаты возвращались домой. Не отстал от других и дядя Петр, но он как-то скоро оказался в местных красных партизанах. В начале Гражданской войны был такой период партизанщины. В 1919 г. Ряжский отряд из 200-500 бойцов, коммунистов и комсомольцев, участвовал в отражении набега отрядов корпуса Мамонтова под Ряжском и Раненбургом. Пришлось воевать и с местными бандами. В уезде действовало три хорошо организованных отряда: Огольцова, Бакаева и нашего кипчаковского Никушина. Огольцов был убит в стычке, а Бакаев и Никушин пойманы и расстреляны. В 1920-х и начале 30-х годов Петр Петрович входил в секретариат Ряжского УКома РКП(б) — ВКП(б), а с 1925 г. по апрель 1926 г. был его первым секретарем.
А для деревни 18-19-й годы были временем продразверстки. Советская власть, по идее призванная быть справедливой, от народа и для народа, для успешного проведения этой кампании не годилась, и в деревнях спешно были организованы комитеты бедноты (комбеды). Комбеды составлял местный почти пролетариат, следовательно, идейно наиболее близкий пролетариату городскому и несравненно более нравственный, нежели трудяга-крестьянин, этакий мелкий буржуй или зародыш буржуя. А этим терять было нечего, и они рьяно принялись за дело. У нас таковыми деятелями оказались непосредственные соседи. Насколько я их помню, они если и были старше моего в то время бывшего в плену деда, то не намного. Бобыли, отъявленные лодыри и лежебоки, они всю зиму проводили на печи, а по ночам играли в карты. Верховодила баба Буда (м.б. от «будан»? — в елецких говорах «ленивый», «лентяй»). Дед Емельян (прадед) спрятал зерно в риге, запорошив его мякиной. Примитивный «тайник» не представлял особой тайны для соседей-наводчиков и был найден немедленно. Укрывательство лишь добавило реквизиторам азарта и рвения. Бабка с палкой пыталась сопротивляться, взялся за палку и Санька, а дед их всячески утихомиривал. Буда, нагнетая страсти, орала: «Семеновна! Мы еще в сундуках твое добро не шарили!» Бабка в свою очередь: «А ты его пряла? Ты его ткала?» В ту пору и все-то «добро» в сундуках было самотканым да рукодельным и копилось годами неустанным трудом. А за громоздким ткацким станом в это время по ночам горбилась моя мама-подросток. Суровое было время. Обирали сирот, кормильцы которых пропадали на войне. Военный коммунизм!