Снаряжение Северо-Кавказской экспедиции пришли сдавать работавшие с Евгением Игнатьевичем Крупновым начальниками отрядов Рауф Магомедович Мунчаев и Владимир Иванович Марковин. Они сидели у стола, а я одной рукой брал из кучи палатки, спальные мешки и пр. и перекидывал их в другую кучу: один, два, три... Один спальный мешок показался мне несколько тяжеловат. Я с весу опустил его дном о пол — стучит, второй раз — стучит! Полез рукой внутрь и достал 0,75 л бутылку портвейна «Айгешат». «Айгешат» этот мы тут же с удовольствием распили, а В.И. Марковин определил владельца схрона, экспедиционного повара. Е.И. Крупнов пригласил в повара некоего соседа по даче, работавшего до пенсии шеф-поваром вагона-ресторана в поездах дальнего следования. Многолетняя специфическая работа сделала из него веселого алкоголика, и с самого утра он не мог начать никакого дела, не причастив себя веселительным. На этой почве у него постоянно происходили распри с Валентиной Ивановной Козенковой, которая ведала хозяйством экспедиции. С утра пораньше между ними возникала перепалка. Марковин рассказывал:
— Ой, Костя! Как они ругались! Крик стоял на весь лагерь!
В числе прочего он ее упрекал:
— Да тебя и любить-то никто не будет, ни один мужик на тебя не позарится!
Словесные выражения соответствовали вагон-ресторанному жизненному опыту оппонента, но я не решаюсь поместить их на бумагу в подлинном виде.
Два сезона практику я проходил у Германа Алексеевича Федорова-Давыдова на раскопках Нового Сарая, Сарая Берке. Почему-то оба раза там не было Володи Дворниченко. Не помню и Н. Малиновскую. Свету Михальченко я узнал, когда она делала доклад на славянском секторе об открытом нами земляночном жилище. Вначале обнаружилось наземное жилище, пол которого был вымощен половинками обожженных кирпичей. На полу лежал скелет с частично порубленными конечностями — след Тамерланова погрома. Рядом валялась керамическая свистулька, и Герман Алексеевич прокомментировал: «Отсвистелся!» Пока заканчивалась расчистка этого жилища, я в углу двора углублялся в какую-то забитую глиной яму. Саша Хорошев подтрунивал:
— Мы уже заканчиваем, а тебе еще копать — не перекопать.
Я отругивался:
— Подожди, вот я у себя кончу, приду и шурфану под тобой, там посмотрим. Дружеская насмешливая и ни к чему не обязывающая болтовня как раз обернулась открытием под жилищем той самой землянки, о которой потом докладывала Света Михальченко. Герман Алексеевич почему-то принял за чистую монету наше зубоскальство и высоко оценил мою некую опытность и прозорливость — понимает. А что я еще мог понимать?
Герман Алексеевич работал тогда начальником отряда Поволжской (точного названия не помню) экспедиции, начальником которой был Алексей Петрович Смирнов, АП в институтском обиходе. С тонким чувством юмора, он был горазд и на разного рода каверзы. Крайнов рассказывал, как однажды, еще до войны, они сидели на каком-то нудном заседании. Разговаривали, курили. АП втихомолку собирал окурки и складывал их в карман Гракову. Граков случайно полез в карман, достал горсть окурков. По характеру необычайно чувствительный даже по пустякам, он сразу же вспылил. А первым на глазах перед ним оказался недоуменно улыбающийся Арциховский. Граков тут же вцепился в него драться. АП при этом ехидно посмеивался. АП был археологом широкого профиля, и Граков иногда с оттенком кокетливого, в сущности уважительного, пренебрежения комментировал: «Ну, этого я не знаю, это к АП, он все знает». В войну по общему порыву АП вступил в знаменитое Московское ополчение и благополучно прошел через все военные невзгоды. В молодости он, видимо, был человеком бойким, гораздым на разные выдумки и проделки. Помню, как однажды во дворе при складе Лина Анатольевна Голубева пристально и ревниво присматривалась к его сыну, скромняге Кириллу, и с явным сожалением заключила: «Нет. Не такой!»
АП по совместительству, но на общественных началах, был еще ученым секретарем ГИМа. Директором музея была старая большевичка Карпова, главным достоинством которой считалось личное знакомство с Лениным. Это обстоятельство помогало решать некоторые затруднительные проблемы, возникавшие в жизнедеятельности музея. Вход в музей тогда был со стороны Красной площади, откуда почти сразу от входа начиналась широкая лестница на 2-й этаж. С правой стороны там стояла большая скульптура Сталина в рост. Кабинет ученого секретаря размещался как раз над входом с окнами на площадь, оставляя некоторую площадку над лестницей. На этом пространстве обычно кучковались свободные от работы девочки-экскурсоводы и оживленно щебетали о нехитрых девичьих проблемах. В этот раз разговор шел о евреях, о еврейском засилье в музее. Здесь в науке не преуспеешь и не продвинешься. Кругом одни евреи — не пропустят, называются некоторые фамилии: Фехнер, например, и др. А дверь в кабинет всегда была открыта, да и была ли там дверь? Надоели! АП выставляет из-за двери свой горбатый нос: «А чем уже вам наша нация не нравится?» Девчонок как ветром сдуло.