Руководительницей в четвертом классе у нас стала довольно взрослая тетка, математичка. Она, видать, рассмотрела нового Эйлера — и души во мне не чаяла. Весь класс начал считать, что я у нее в любимчиках и поэтому получаю пятерки и похвалу даром — потому как другие от нее это все видят редко. В основном она брала мальчишек за волосы у самой шеи и водила по классу, на разные лады приговаривая слово «разгильдяй». Конфликт назревал, но я о нем даже не догадывался. Все прорвалось, когда в конце учебного года я подрался с Мишей. Он был пониже меня, но очень крепкий и крупный от природы, а я, от той же природы, почему-то был довольно худым и тогда еще не очень высоким. Мы с ним к тому времени уже особо не дружили, но и не враждовали. Подрались из‑за какой-то мелочи в коридоре на перемене. Миша даже меня не ударил, просто сильно толкнул, но так, что я отлетел к батарее. Я не плакал, хотя и болело. Но проблема была в другом — в том, что все это увидела классная руководительница, которая подошла уже в самом конце и, естественно, назначила виновным Мишу. Он на ту пору уже был формальным и неформальным лидером среди учеников и все уважительно называли его Миха, — и поэтому когда его с мамой на следующий день вызвали к директору, весь класс, естественно, принял его сторону, а меня зачислили в стукачи. И вскоре началось, точнее, начался ад. За следующие полгода я стал изгоем и самым презираемым существом в классе. На уроках, пока смотрит учитель, все вроде еще ничего, максимум можно было получить затрещину, когда он отвернется. Но то, что творилось на переменах и после уроков, лучше не вспоминать. И дело тут не в физическом насилии или унижениях, а в повсеместной ежедневной психологической травле — при активности одних и попустительстве других. Не то чтобы меня били все подряд, просто многие хотели унизить, и с кем бы я ни вступал в драку, даже если я побеждал, что случалось крайне редко с моей хилой комплекцией, класс всегда вставал на сторону моего противника — и становилось только хуже. Я прятался, убегал, защищался как мог, но не жаловался и не просил пощады. Главной задачей было как-то выжить на переменах и потом незаметно выскользнуть из школы. В каждом детском коллективе есть такой отщепенец, неприкасаемый, объект общих насмешек и постоянных унижений, над которым издеваются все и каждый в классе — точнее, одни издеваются, а другие просто смотрят. Это трудно выдерживать и невозможно изменить, это еще хуже, чем с кастами в Индии. Только менять школу или кого-то убить, но не думаю, что второе поможет.
Это продолжалось почти пять лет, вначале сильно, потом меньше и больше по привычке, но все равно. В классе, в коридоре, в раздевалке, в спортзале, в столовой, в туалете, в парке за школой, везде. Пять лет ада. Маме я ничего не рассказывал, но она догадывалась сама и несколько раз, особенно вначале, предлагала сменить школу. Для этого надо было каждое утро ездить в другой поселок, а также это означало — сдаться. Но дело даже не в этом — я просто хотел быть тут, со всеми, как все, даже несмотря на все унижения, хотел стать своим для своих. Но как-то все не получалось. Я по-прежнему учился лучше всех — умный мальчик с отличной памятью, но при этом учителя продолжали выгонять меня с уроков за пререкания, а класс не считал за человека. Я пробовал и курить, и играть с ребятами на деньги, но так и не смог стать для них своим, всегда оставался где-то сбоку и намного ниже. В класс приходили новенькие, они проходили трудный этап «вживления» — кто-то быстрее, кто-то медленнее, со своими унижениями и побоями, — но ни один из них не оказывался на месте самого последнего человека в классе, потому что это место было занято. Занято мной. Мне сейчас легко давать себе тогдашнему советы: драться жестче и до конца, а не отбиваться, перевестись все-таки в другую школу или стать в чем-то круче других, чтобы зауважали, — учеба в этом плане не котировалась. Но это сейчас. Тогда, да и теперь, у одиннадцатилетнего пацана, оказавшегося в такой ситуации, шансов изменить ее нет. Единственный путь стать своим — это скатиться в учебе, не выделяться, постоянно прогибаться. Тогда, возможно, тебе достанется место одной из «шестерок» в окружении лидеров. Но я такой судьбы не хотел, я хотел стать своим, оставаясь при этом самим собой, — но это почему-то не получалось. И поэтому приходилось лишь терпеть и ждать. Может, из‑за этого я стал таким закрытым и упертым? Может быть. Но не думаю, что только из‑за этого, много чего еще со мной происходило и плохого и хорошего в те годы.