— Он спас мне жизнь, — сказал я.
— Ну я же просил… — шеф опять закатил глаза.
Тарас прищурился, вдохнул ещё раз — словно пытался запомнить, запечатлеть в памяти этот запах. И выдохнул.
— Слава Богу, там нет стригоев, — сказал он. — Надеюсь, остальные не догадаются.
— Тебя не это должно сейчас волновать, мон шер ами, — высокомерно бросил Алекс и принялся подниматься по ступеням, чётко отстукивая тростью.
— До жути хочу услышать, как так вышло, — пробурчал Тарас, пока мы поднимались вслед за шефом.
— Суламифь всё видела, — сказал я.
Девушка осталась в лимузине — чёрная туша его медленно вползала на стоянку.
А ведь ещё и десяти утра нет, — сердито думал я, входя в широко распахнутые золочёные двери. — А нам уже так весело, что хоть вприсядку пускайся.
Ни разу не был в опере. Как-то не фанател, что-ли. Вот шеф частенько выбирался — разумеется, под ручку с очередной ослепительной пассией.
Я вздохнул.
Значит, сердечные привязанности мне теперь долго не светят. Впрочем, как и шефу.
Последняя мысль принесла мстительное удовлетворение.
Удачное место для ассамблеи, — решил я, войдя вслед за шефом в небольшой зал.
Камерное, без лишних изысков.
В данных обстоятельствах это — большой плюс.
На сцене обитал президиум.
Некоторых я узнал: мадам Пульхерию, Гобсека, господина Плевако… К моему огромному удивлению, отец Прохор тоже был там.
Я не сразу понял, что это он.
В парадной шелковой рясе, с благообразно расчёсанными на пробор волосёнками и с короткой бородкой, чудо-отрок смотрелся на пару десятков лет старше.
Автоматически я принялся искать глазами Гиллеля. Привык уже: где святой отец, там неподалёку и рабби.
Но кладбищенский сторож махнул нам из первого ряда партера — там пустовало как раз три кресла…
С независимым видом, словно так и надо, Алекс пошел вдоль сцены.
В зале, как накатившая волна, постепенно установилась тишина. Все смотрели на нас. Я это чувствовал — словно ледяные иголки пронзали череп и вонзались прямо в мозг.
Добравшись до своего кресла, Алекс выпустил трость и принялся тягуче-медленно снимать перчатки.
Все ждали.
Наконец, словно только что уловив всеобщий интерес, шеф демонстративно оглядел зал.
А потом молвил:
— Продолжайте, господа. Я вас не задерживаю.
Я восхищенно выдохнул.
Столько апломба, столько превосходства — да он их одним своим тоном посадил в глубокую лужу.
А ведь где-то здесь и те, кто «заказал» нападение на нас, — я тоже оглядел зал.
Первые ряды пестрели знакомыми лицами, кто сидит дальше, я не видел.
Но заказчик точно здесь — я чувствовал исходящую откуда-то сбоку волну удивления, недовольства и жгучего, как раскалённая кочерга, интереса.
Где-то за сценой, в полной вздохов тишине, раздавалось мерное тик… так…
Сначала я напрягся. По старой памяти решил, что это бомба. Но через мгновение понял: метроном.
Интересно, и кому это пришло в голову запустить метроном?
Впрочем, это же опера. Кто-то репетирует, гоняет гаммы…
Тарас молча плюхнулся рядом со мной.
Господин Плевако на сцене легонько постучал деревянным молоточком.
— Итак, милостивые государи, — сказал он затхлым, как старый собачий коврик, голосом. — На повестке дня последний вопрос. Объявлять ли Санкт-Петербург открытой зоной. С сутью все уже ознакомлены, так что вопрос ставится на голосование.
Стряпчий опять стукнул молоточком.
А потом поднёс обтянутую желтой кожей руку ко рту и кашлянул.
Зуб даю: из его рта вылетела моль.
По залу, как холодные змеи, поползли шепотки.
Слухи о том, что наш город хотят объявить открытой зоной, ходили давно.
Это значит: таких, как наши сегодняшние уличные знакомые, станет по-настоящему много. В поисках приключений, заработка и защиты в Питер начнут стекаться все, кому не лень.
Я понимаю, почему в этом заинтересованы такие люди, как Гобсек или мадам Пульхерия: больше народу — больше смертей, а значит — больше денег в их и без того бездонные карманы.
Но какого чёрта благосклонно кивает наш старый знакомый, Автандил Ашотович, ума не приложу. Его браткам и так уже прибавилось работёнки — как известно, с большой властью приходит большая ответственность. И не позволять залётным «теневым бизнесменам» чистить граждан — его святая обязанность.
Тарасу это тоже невыгодно: в стригойской среде все разногласия решаются просто: вызовом на поединок. Кто победил — тот и главный. Не думаю, что древнему мастеру так уж хочется сражаться с каждым гастролёром.
Да и ведьмы: Настасье с большими личными потерями удалось выгрызть себе и своим сёстрам место в Санкт-Петербурге. Вряд ли её порадует, если рядом обоснуется новый ковен.
Я отыскал взглядом предводителя городских оборотней. Здоровенный рыжий дядька, во второй ипостаси — мастиф, сидел по другую сторону от Тараса.
И ведь ему тоже не выгодно, и даже противопоказано пускать на свою территорию чужаков.
Любопытно.
Каждому по отдельности повесточка вроде как не нравится. Но почему тогда все молчат?..
— Объявляю голосование, — возвестил господин Плевако. — Кто «за»?
Взметнулся лес рук.
Я покосился на Тараса: тот ТОЖЕ поднял руку, как и мастиф справа от него!
Что происходит-то?..
— Итак, единогласно, — объявил законник, бегло оглядев зал.
— НИ В КОЕМ СЛУЧАЕ.
Алекс поднялся.
Господин Плевако развернулся к нему медленно, как танковая башня, которую тщательно и любовно поливали кипятком. Я даже расслышал скрип ржавчины.
— Прошу прощения, господин Голем, — проскрипел законник и душераздирающе кашлянул. До первого ряда долетел запах нафталина. — Я вас не заметил.
Зал возмущенно гудел. Как консервная банка с тушенкой, которую бросили в огонь.
— И тем не менее, я ПРОТИВ того, чтобы мой город превратился в выгребную яму, — громко сказал шеф.
По залу промчался ещё один вихрь.
— По законам нашего сообщества, — скрипнул законник. — Для отмены решения нужно три голоса.
Шеф, мило улыбаясь, пнул меня по лодыжке.
— Что?.. А, да, — я поднялся. — Я тоже против.
Получив официальный статус дознавателя, вместе с ним я обрёл и кое-какие обязанности.
Ручной стригой, — зашелестел свистящий шепот за спиной. Я даже ухом не дёрнул. Привык уже.
— Но… — начал юрист.
— И я.
Со своего места, невдалеке от нас, поднялась ведьма Настасья. Рядом я угадал точёный профиль Алевтины, но отвернулся.