У дальней стены темнело несколько туалетных кабинок, а вот душевой или ванны не было.
Маша оглядела шкафчики: они стояли вдоль стены сразу за дверью. И подошла к тому, у которого ручка болталась на одном шурупе. Открыла…
Интересно, — думала она, переодеваясь в противный, коричневого цвета комбинезон. — Почему они себя так ведут?
В детдомовских спальнях было не так. Дети без умолку болтали, смеялись, подкалывали друг друга, рассказывали анекдоты и страшилки. Девочки мастерили кукол из полотенец, мальчишки плевались бумагой…
Было весело. Иногда — сложно.
У них даже бывали РАЗБОРКИ.
Но никогда, ни единого раза Маша не видела, чтобы дети просто сидели на кроватях и смотрели перед собой.
Как зомби.
Когда Маша вышла обратно в спальню, там оставалась лишь высокая девочка. Она терпеливо стояла у двери, ничего не делая.
Ну в смысле: можно ковырять в носу, можно чесаться, можно расковыривать носком тапочка дырку в линолеуме, на худой конец… Существует МИЛЛИОН способов занять себя, пока ждёшь.
Высокая девочка просто стояла и ждала. Как персонаж в компьютерной игрушке, — подумала Маша.
— Идём, — сказала девочка, не глядя на Машу. — На завтрак опаздывать нельзя.
Маша покорно пошла за ней.
Не выставляйся, веди себя скромно, внимательно наблюдай… — вот правила новичка, которые умный ребёнок усваивает, как только попадает в коллектив себе подобных.
Скоро я увижу Мишку, — вдруг вспомнила Маша. Сердце гулко стукнуло. — Мы ведь на завтрак идём.
В детдоме принимали пищу в большой, разрисованной сценками из «Ну, погоди», столовой. Наверняка здесь будет похоже.
— Что это за место? — спросила Маша, догнав высокую девочку.
Девочка на Машу даже не посмотрела. Она стремительно шагала по широкому тёмному коридору, и приходилось почти бежать, чтобы не отстать.
— А как тебя зовут? — спросила Маша.
И вот тут на лице девочки отразилось хоть какое-то чувство.
Замешательство.
Маша порадовалась, что как-то погуглила это слово. Услышала в телевизоре, и решила узнать, что оно означает.
Теперь она гордилась собой: знания пригодились.
— Меня зовут Эльвира, — неожиданно сказала девочка, когда Маша уже и ждать перестала.
Маша на мгновение прикрыла глаза… Вот непруха-то. Надо же так вляпаться! Эльвира. Просто ужас.
— А я — Эсмеральда, — сказала Маша.
В конце-то концов!
— Тебя зовут новенькая, — равнодушно сказала высокая девочка.
Открыв какую-то дверь, она втолкнула Машу в довольно тесное помещение — почти что будку, два на два метра, и захлопнула дверь.
И сразу Маша услыхала торопливые удаляющиеся шаги…
Значит, кормить всё-таки не будут, — разочарованно подумала Маша.
Села на единственный в комнатке стул и принялась оглядываться.
На столовую это не похоже. Ни стола, ни тарелок, ни других детей… Хотя запах каши усилился настолько, что стал противным. Тревожным каким-то, болезненным.
Маша принялась считать: если она проснулась утром — то есть, следующим утром, после школы… То завтрак был сутки назад.
Ну как завтрак?.. Две печеньки и стакан молока — так переживала за Мишку, что кусок в горло не лез.
Тётка попыталась впихнуть в неё какие-то мюсли из пакетика, но Маша отказалась.
Химия, — говорила тётя Глаша из детдомовской столовой. — Стопроцентов искусственных добавок.
Любви тётки к всяким зёрнышкам, сушеным ягодкам и подозрительным сморщенным фруктам она не одобряла.
На стене, напротив стула, висел плоский телевизор. От нечего делать, Маша принялась его разглядывать, стараясь угадать: покажут что-нибудь интересненькое, или нет.
Сначала экран был пуст. Но вот он вспыхнул, пошел рябью и стал показывать какие-то круги.
Маша оживилась.
Но скоро соскучилась: круги были до жути одинаковыми. Ни погонь, ни стрельбы, ни красивых тётенек в шикарных платьях…
Вместе с изображением в телевизоре что-то ритмично щелкало. Сначала Маше показалось, что это тикают часы — как у них с тёткой дома. Но потом она вспомнила нужное слово: метроном.
Такой стоял в классе пения, его запускали, когда кто-нибудь садился за пианино.
Метроном стучал мерно, усыпляюще, потом в его стук вплёлся более сложный ритм, и принялся рассказывать историю…
Но глаза Маши уже закрылись, руки безвольно свесились вдоль тела. Девочка уснула.
Перенесёмся в другую часть того же здания.
Обычный кабинет, какие бывают у многих директоров заводов или других крупных предприятий.
Шторы, ковёр, мебель — каждая вещь дышит роскошью, большими деньгами.
Только вот… Вещи эти до того не похожи одна на другую, что создаётся впечатление: их подбирали случайным образом. Брали, что понравится и просто стаскивали в этот кабинет, не заботясь, насколько подходят они к тем, что уже есть.
Шторы на окнах были бархатными, одна — малиновой, другая — зелёной. Ковёр на полу — с желто-чёрным восточным орнаментом, стол красного сукна был окружен мягкими стульями с обивкой в синий цветочек…
За столом сидел давешний очкастый, что приходил в школу.
Он смотрел в монитор.
К монитору была подключена камера, передающая изображение из крошечной комнаты.
В комнате, на стуле перед работающим телевизором, спала девочка.
Очкастый со злостью сжал шариковую ручку. И… сломал.
Бросил обломки на стол и сняв очки, устало потёр глаза.
Раздался звонок телефона.
Очкастый вздрогнул, неуверенно посмотрел на экран… А потом вздохнул, поёжился и взял трубку.
— Ну что? — спросил голос в телефоне.
— Ничего, — ответил очкастый. — Она не поддаётся. Как только я начинаю передачу, девочка просто засыпает. Такое иногда бывает, вы же знаете. Если будем продолжать — она может впасть в кому.
— Продолжайте, — приказал голос. — Мне нужен результат.
— Но… — очкастый страдальчески поднял брови.
— У вас трое суток.
Голос сменился тишиной, в которой что-то ритмично щелкало. Очкастый немного послушал ритмичное щелканье, затем положил телефон на стол и заплакал.
Звали очкастого Платоном Федоровичем, и служил он директором частной элитной школы.
Хотя раньше был сотрудником одного секретного НИИ, исследующего паранормальные явления.
Был. Пока не явился этот человек и не поговорил с ним. С тех пор Платон Федорович сильно изменился.
Впрочем, как и вся его жизнь.
Из НИИ пришлось уйти, и теперь он жил здесь, в интернате, вместо со своими подопечными.
Дети обладали странностями, это и был основной критерий отбора. Платон Федорович сам проводил тесты — и в Машиной школе, и в других, разбросанных по всей стране.