И все остальные, так или иначе, были сориентированы к этому тёмному месту — они его боялись.
Нет, не боялись, но… Чувствовали напряжение. Опасались, одним словом.
Я перебрал в памяти всех, кого могли бояться такие люди, как Гиллель и отец Прохор. Рядом с кем держался бы настороже Тарас, кому не стал бы показывать спину мастиф… Я так и не узнал, как зовут этого рыжего кряжистого дядьку.
Нет, кроме князя Скопина-Шуйского, я ВООБЩЕ не мог представить себе никого, перед кем бы Алекс склонил голову. И не только он, все остальные тоже.
Но Великий Князь был мёртв.
Больше никого, обладающего такой силой и таким авторитетом, я вспомнить не смог.
Новая сила?..
Руки крутили баранку, нога жала педаль, а мысли неслись в голове, как и Хам по пустым улицам.
Над горизонтом уже угадывалась заря. Небо ещё не посветлело, но намёки на то, что это скоро случится, уже были.
Машин стало больше, в основном, за счёт выезжающих на маршруты автобусов.
Город просыпался, окутанный сырым промозглым туманом, запахами мёрзлого чугуна и выхлопных газов.
Удаляясь от Алекса, я всё больше чувствовал себя предателем.
Я не смог помочь.
Просто сбежал.
Как трус.
Почувствовав кровь на языке, я понял, что прокусил губу. Зло передёрнул коробку передач и вдавил педаль в пол.
Дом встретил пугающей пустотой.
На паркетном полу лежали перечёркнутые оконными рамами крест-накрест прямоугольники серого предутреннего света, воздух был сырым и гулким.
В окно офиса я посмотрел на соседский дом: второй этаж, где обитала глазастая пигалица, был тёмен и тих.
Пройдя на кухню в одних носках — не хотелось, чтобы шаги отдавались эхом в пустых комнатах — я зашел за стойку бара и включил кофе-машину.
Взял одну из чашек с полки и замер. Чашка была чистой.
Само по себе это не удивляло, но…
Я окинул кухню целиком.
Белые чашки выстроились, как на параде, гранитная стойка сверкала свежей полировкой, кофе-машина была заправлена по всем правилам.
Если б Антигона меня послушала, — подумал я. — Если б она покинула дом, как я ей приказал, то здесь был бы бардак.
Ну ладно, не бардак. Лёгкий беспорядок. Чашка в раковине с остатками кофейной гущи, стакан из-под молока, серебряная ложечка рядом с сахарницей…
Но кухня выглядела так, как обычно перед тем, как Антигона отбывала ко сну: безупречно вылизанной сверкающей и пустой.
Я рванул дверку холодильника.
Новый серебряный термос стоял на самом видном месте. Значит, фермер, поставляющий свиную кровь, у нас уже был.
Обычно он приезжает часа в четыре утра, чтобы успеть занять место на рынке.
Его всегда встречает Антигона — просто потому что меня не бывает на месте в это время.
Рука сама потянулась к термосу, отвинтила крышку и поднесла горлышко к губам.
Я выпил всё, до последней капли.
Обычно мне хватает одной чашки утром и одной — перед выходом на экскурсию.
Но сейчас, я это чувствовал, одной чашки мало.
В мозг услужливо впрыгнула мысль прогуляться до будочки и взять в доноры одного из оборотней…
Я её прогнал.
Голод — это ещё не повод превращаться в мразь.
А потом отнёс пустой термос в раковину, включил холодную воду и споласкивал его изнутри, пока жидкость из бурой не сделалась прозрачной.
Поставил термос в сушилку и только после этого пошел в спальню Антигоны.
Зубы скрипели, словно я жевал наждачку.
Паршивка. Малявка. Ничего святого. Только шефа и слушается…
Распахнув дверь, я замер на пороге.
Антигона спала, разбросав огненные волосы по подушке, едва прикрытая тонкой белоснежной простынкой, на фоне которой её кожа казалась прозрачной, как самый чудный китайский фарфор.
У меня перехватило дыхание.
Она казалась такой хрупкой, такой… беззащитной, и такой… красивой.
Никогда до этого Антигона не казалась мне красавицей. Да, у неё был свой шарм, своя прелесть — но не более.
Ни длинных, как у Мириам, ног. Ни пышной, как у Алевтины, груди. Ни томного и манящего, как у многих моих пассий, взгляда…
Но сейчас я понял: краше неё нет никого на белом свете. За её веснушки, за её оранжевую луковицу вместо причёски, я буду драться до последней капли крови.
В лицо прилетела подушка.
Она ударила с такой силой, что я грохнулся затылком о стену, чуть не упал, и так и остался стоять, на полусогнутых, оглушенный и обескураженный.
— Ты чего кидаешься? — спросил я, прикрываясь всё той же подушкой.
— Са… Сашхен? Это ты? — голос у Антигоны был растерянный.
— А кто же ещё? Восставший зомби?
— В это я верю гораздо больше.
Голос её так и сочился сарказмом.
— Издеваешься?
— В зеркало на себя посмотри.
Я пересёк комнату и посмотрел в ростовое зеркало, заменяющее дверцу шкафа.
Антигона была права.
Зомби и те обычно выглядят приличней.
Волосы, побелевшие после смерти, были всклокочены и с одной стороны запеклись от крови. Как и половина лица, где глазница представляла собой заполненную бурой коркой яму.
Рубашка, куртка — всё выглядело так, словно на меня опрокинули тазик битых яиц, приправленных кетчупом.
Всё остальное было изгваздано в земле, тут и там налипли сухие листья и прочий мусор.
— С глазом это серьёзно? — спросила из-за моей спины Антигона.
Пока я любовался собой, она успела одеться, скрутить волосы в гулю на макушке и даже умыться — веснушки на её личике сияли, как новые медные копеечки.
— Не знаю, — честно сказал я. — Боли я уже не чувствую, но…
Я поднёс пальцы к глазнице, но отдёрнул: боялся почувствовать пустоту.
— Марш в душ, — приказала Антигона. — Я пока кофе сварю.
И я почти её послушался, опомнился уже в дверях.
— Постой! Я же сказал тебе уходить. Здесь опасно! Ты могла погибнуть, пока я…
Лицо начало трескаться, в глазнице запульсировала боль, прорвала корку и пролилась кровавой слезой.
Этого ещё не хватало. Совсем расклеился, кадет. Стыдись.
Мысль была настолько неожиданной, что я вскинулся. Показалось, Алекс стоит рядом, прямо за моим плечом. И тихонько посмеивается.
Успокойся, кадет. Послушай девочку. Она у нас умненькая.
Не то, что ты, разгильдяй, — звучало в послевкусии.
Мне стало стыдно.
— Так почему ты не ушла? — холодно спросил я Антигону.
— Я хотела, — она пожала плечами. — Нет, честно… Но когда пошла переодеться, на подушке нашла вот это.