Велеслав, как положено, в кольчуге, при оружии, неспешно прохаживался меж торговых рядов, то и дело вышитый плащ поправляя. Неудобный он, собака, за меч цепляется, по земле метёт, но сотник сказал всем десятникам надеть обязательно, пусть гости дорогие полюбуются, какой у них город нарядный да величавый.
Зато матушка как увидела — так и умилилась.
«Какой ты у меня, сынок, красивый, сразу видно — жених!»
Кто про что, а Ждана про свадьбу. Похоже, гнетёт её дело незавершённое, как камень не шее. Вот даже кажется, что скорее бы уж встретить свою наречённую, чтобы не приносить жизнь молодую в жертву матушкиному спокойствию…
— Ты только глянь, как выплясывает, будто шило в штанах!
Сызнова Хан тут как тут, торчит прямо посреди ярмарки, на чью-то телегу локтем опираясь, да на выкрутасы скоморохов смотрит.
— Ты чего здесь делаешь, окаянный? — взъелся на него Велеслав. — А ежели нас вместе увядит?
— За плащик свой да конуру в казармах переживаешь? — в ответ съязвил степняк. — Так чего ж неделей ранее причитал: «Не могу я так! На кой мне оно?»
— Причитать-то причитал, а всё ж таки вытерпел, так что не отправляй мои страдания коту под хвост, — Велеслав тоже был не лыком шит.
— Ты зазря страху не нагоняй, — отмахнулся Хан. — На ярмарке и ордынец желанный гость, ежели у него звонкие монеты водятся. Дело у меня к тебе. Сдюжишь — героем сделаешься, как хотел.
— И какое такое дело?
— Петушка на палочке купишь — скажу.
Велеслав аж поперхнулся:
— Вот же ж гнусный вымогатель! Только что про монеты распинался, а сам, значит, с пустыми карманами ходишь? Совсем что ли совесть потерял?
— Невозможно потерять то, чего никогда не было, — заулыбался степняк самодовольно. — Да ты не жадничай, заплати своему чёрту за услуги.
— Признался-таки.
— Просто решил, что сравнение мне приятно.
Врезать ему по наглой морде захотелось до невозможности. Но он на службе, люди смотрят, силы, как вспомнилось, не равны, да и любопытно, что греха таить, что у него за дело такое…
Махнул Велеслав на Хана рукой, мол, твоя взяла, да пошёл лоток со сластями искать. Только расплатиться успел, Прасковья плывёт лебёдушкой. Сарафан лучший надела, в косу лента шёлковая вплетена. Смотрит из-под ресниц украдкою.
— Ты, Велеслав, чего тут? Тоже на ярмарку?
Улыбнулся он девушке вежливо, ничего не обещая:
— Служба у меня. Твой покой от лиходеев охраняю.
А всё равно на свой счёт приняла, зарделась:
— Когда ты на посту, мне ничего не страшно. Ой, а кому это ты петушка купил? Неужто… возлюбленной?
Последнее слово молвила с придыханием, словно надеялась на что. На беду свою замешкался Велеслав с ответом.
— Мне купил, — откуда ни возьмись Хан объявился, леденец отобрал да в рот напоказ засунул. — Думала, только дефушкам слафти полофены?
Изменилась Прасковья в лице, сморщилась, будто уксуса выпила:
— Чокнутый.
И удалилась, гневно мотнув косою.
— Ну и пошто ты девицу обидел? — Хана стыдить — что воду в ступе толочь, да удержаться никак невозможно.
— А тебе какая печаль? Ты ж на ней жениться не собирался, а теперь она и сама тебя десятой дорогой обойдёт. Или на всякий случай всё ж-таки стойло запасное готовил?
— Куда уж ордынцу, что такое любезность, понимать!
— Ой, вот чья бы корова мычала, ведьмин внучок!
Не стерпел Велеслав, замахнулся на гнусно хохочущего Хана — но приметил, что люди смотрят на него с опаской, впрямь как на умалишенного, да так и опустил руку. Плащ поправил и прочь пошёл, не оглядываясь. Вот только от чёрта просто так не отделаться.
— Ну куда же ты побежал, Велеславушка? Ужель не интересно дело моё стало?
Догнал, схватил под локоть, понуждая остановиться.
— Руки убери, чёрт верёвочный.
Не только не убрал, ещё за плечи приобнял, развернул к помосту, где скоморохи по-прежнему выступали.
— Ты не ругайся, а приглядись. Что вон о том вертлявом скажешь?
Пригляделся Велеслав, да впрямь любопытно стало:
— Глаза молодые, без морщин, а усищи, как у дядьки в годах. На вид худосочный, рубашку будто с чужого плеча натянул, больше что ли хочет казаться?..
— Совет напоследок прими: глаз с него не спускай, — прошептал Хан на ухо и наконец ушёл, на ходу догрызая леденец.
Можно на чёрта злиться, можно попрекать — а только ни разу он ещё не ошибся, как сказывал, так и выходило. Дождался Велеслав конца представления да за скоморохом тем тайно пошёл. То по соседнему ряду пройдёт, то у лотка остановится товар рассмотреть, а сам за ним подглядывает. Долго кругами по ярмарке скоморох ходил — и вдруг исчез, как не бывало. Огляделся молодой десятник тревожно, ведомый чутьём неведомым за ближайший шатёр завернул. Скоморох будто этого только и ждал — руку в карман зазевавшегося горожанина засунул, кошель выхватил — и бегом припустил, пятками сверкая.
В сердцах проклиная мешающий плащ, Велеслав бросился в погоню. По счастью, бегал скоморох хуже, чем плясал — попался всего-то через тройку шатров. И это при том, что плащ, скотина, таки разок за что-то зацепился. Вырываться не стал, только огрызнулся сдавленно — то ли горло болит, то ли голос ломается:
— Вот ведь принесла нелёгкая! Отпусти, руку сломаешь, сам пойду!
На редкость покладистый воришка оказался. Обычно байки жалостливые травить начинают, мол сами мы не местные, а дома сёстры малолетние голодают… Этот не такой: покражу безропотно вернул, в темницу пошёл, даже руки связывать не пришлось. Всю дорогу Велеслав ждал подвоха — может в погреб чей сиганёт или за телегу ухватится, но нет. Волей-неволей задумываешься, что самому ему туда надобно зачем-то.
Но как бы не хотелось за скоморохом проследить от и до, всёж-таки на ярмарку вернуться следовало. В клеть завёл, замок повесил, велел часовому глаз не спускать — как порядок того требует. Тут покрутился, с тем парой слов перекинулся, достаточно глаза помозолил… Так время и пролетело.
Вернулся Велеслав в подземелье уже когда месяц на небосклон выполз да звёзды зажглись. Часовой бдительно посапывал, голову на стол свой уронив. По уму стоило его разбудить да внушение сделать, но сейчас он только мешать будет. Проскользнул десятник мимо него к клетям, да близко не подошел, затаился, голос услышав.
— Да где же… Должно же быть…
А голос тот девичий, пусть окромя скомороха никого в темнице быть не должно.
Поближе подкрался, смотрит: расхаживает тот по клети, стены прощупывает, будто тайный ход разыскивает, ворчит негромко.
— Ты что, девица?
Подскочил от вопроса воришка, но с духом собрался, подбоченился:
— Я — Громобой, скоморох удалой! Не построив моста, нечего через реку ходить, не узнавши добра молодца — нечего его стыдить!
Велеслав только пальцем молча на ус отклеившийся указал, что поперёк губы болтался. Приладил его скоморох на место поспешно, да сдался таки:
— Ну девица, дальше что? Ужель отпустишь за глаза красивые? Или непотребство какое задумал? Так знай, сунешься — мигом в глаз получишь!
— Да уймись ты, бесноватая! Сдалась ты мне, как козе пятая нога! Скажи лучше, на кой тебе в темницу понадобилось?
— И вовсе даже не понадобилась. Кабы ты меня не поймал, стащила бы кошель — и была такова!
— Я, может, в этом плаще как дурак выгляжу, — ответил Велеслав с назиданием, — вот только не просто так на меня его надели. Я за свою службу воришек переловил больше, чем ты пряников съела. Так что не надо мне врать.
Оглядела девица камни беспомощно, решетку пальцами ощупала, да и решилась:
— Меня добрый друг попросил вызнать — ну на случай чего, от сумы и темницы не зарекаются, как отсюда лиходеи исчезают. Может, лазейка какая есть…
Оторопел Велеслав на краткий миг, с трудом смог виду не показать. Хан если сам и не чёрт, то точно с таковыми знается! Вот он, дознаватель княжеский! Про друга да суму история шита белыми нитками, в такую разве что Тришка поверит. Но подыграть ей надобно.
— Есть лазейка, — он поближе к решётке наклонился, голос приглушил. — Скажу тебе, если обещаешь сделать, как велено.
— Как-то быстро ты, десятник, согласился, — прищурилась плутовка недоверчиво. — Искусишь меня свободой, да потом втрое за побег взыщешь.