Сначала тихо было, потом засов заскрипел натужно.
Посмотрел на Варвару — аж дыхание перехватило, до того хороша она была в наряде свадебном. Покров алый, жемчугами да каменьями самоцветными расшит, губы соком ягодным подведены, щёки румяные.
Да только боль в глазах такая, что он один бы смог увидеть, — и самому заплакать хочется. Но нельзя, ведь мужчины не плачут.
Варвара помедлила миг, а потом к груди прижалась, покров шалью на плечи сполз.
— Забери меня отсюда. Давай убежим? Всё к чертям пошлём, хоть по лесам и весям странствовать будем…
Виски заныли. Правда что ли перечеркнуть всё, чего потом и кровью добивался? Место насиженное, уважение людское, золото чеканное?
Но когда на твоих руках рыдает чужая невеста, и сердце рвётся от невыносимой боли, разве есть в этом мире что-то, что пожалеешь бросить к её ногам?
А потом наступила тьма.
Занималось утро. Велеслав вскочил с постели, будто шмелём ужаленный. Как он здесь оказался? Что Варваре ответил? Не вспомнить. Начался обряд или ещё нет? Смотреть на него — как самому себе горло резать, но не пойти — всю жизнь потом себя в малодушии обвинять.
Оделся Велеслав скорёхонько да из светлицы вышел. А в тереме тишина. Слуги едва не на цыпочках ходят. Что случилось либо не знают, либо молчат загадочно. Один дедок шепнул только:
— Тут дело затруднительное. Иди в покои княжича — сам посмотри.
Около гостевой стражи видимо-невидимо, любопытных отгоняют. Велеслава, впрочем, пустили, как опытного дознавателя.
Несостоявшийся жених на кровати своей лежал, перина в красный цвет окрасилась. Рубанул кто-то от души — рана глубокая, от плеча наискосок.
Князь от гнева багровел, на воеводу бранился:
— И как мне это понимать прикажешь⁈ Посредь терема, дружиной заполненного! И никто не видал ничего!
— Может, чары какие? — стушевался воевода, чем ещё больше князя рассердил.
— Тогда Марье твоей нужно в упрёк поставить! Разленилась, стало быть, на княжьих харчах, мышей не ловит!
— Я спрошу, не почуяла ли чего.
— Да уж спроси! И богам помолись, чтоб почуяла!
Дружинники за спиной заволновались, кому-то стали слабо возражать да не сдюжили — Варвара сквозь строй прорвалась, растрёпанная, платье в беспорядке. В комнату заглянула, руку к губам прижала, борясь с тошнотой.
— Это что ж это… я вдовой, минуя жену, сделалась?..
— Уведите её отсюда!!! — приказал князь.
Велеслав взял её за руку крепко и прочь повёл, подальше от упокойника. Молчала сперва, потом спросила тихо, боясь самого вопроса:
— Ты об том говорил, когда обещал вчера придумать что-нибудь?
То так то эдак он прикидывал, кому смерть княжича более всего выгодна, а тут будто на ухо кто шепнул, в словах своих не сомневаясь:
«Тебе».
Отчётливо понял Велеслав тогда, чьих рук дело. Тяжесть вины за беспечность свою навалилось: не ушёл чёрт, поблизости кружил, выжидая, чтобы дело своё чёрное сделать.
— Я его не убивал… — выдавил он из себя. Как жалкое оправдание.
— Я тебе верю, — Варвара руку крепче сжала, ободрить пытаясь, — ты хороший, добрый. Зазря душу чужую не заберёшь.
Опять умолкла. Лишь у светлицы своей заговорила:
— Мне стыдно такие мысли думать… Но мне сейчас так страшно. Что с нами со всеми будет, не пойдёт ли князь соседский войной по праву кровной мести — и в то же время легко.
Сказала и дверь поскорее захлопнула. Оно и правильно — сейчас им лучше вместе на глаза не попадаться, как бы кто не подумал чего.
Велеслав к себе поспешил. Дверь отворил, уже зная, кого за ней увидит. И точно: тут как тут, кафтан с золотыми бляхами, шапка, лисьими хвостами украшенная — сегодня особенно тошно было смотреть на степное убранство.
— Ты убил его.
В глазах Хана словно пламя Пекельное сверкнуло, улыбнулся он зубы обнажив:
— Давай, Велеслав, поведай мне, какой я душегубец, княжича ни за что ни про что на тот свет отправил. Славного парня и дельного управителя, который никому не сделал зла, чем накликал на город всяческие бедствия и с соседями отношения попортил на годы вперёд. Обрушь на меня всю мощь своего красноречия — в то время как сердце твоё мне «спасибо» сказать хочет.
И как не пытался, не смог Велеслав придумать, как ему возразить — а от того ярость в груди пуще прежнего закипела.
— Убирайся!
Хан ухмыльнулся только, поближе подошёл да руку, что на окно недвусмысленно указывала, с силой вниз опустил:
— Я больше не уйду. Понял я, что без меня ты и шагу ступить не можешь. Только и умеешь, что мелких жуликов ловить. А как игра посерьёзнее начинается — так готов всё стерпеть, любимую несчастной сделать, но ручек не замарать.
— А тебе что за дело? Только не надо мне сейчас об ордынском сотовариществе!
— Чтобы бабке твоей, Бахире, в чертогах предков в глаза без стыда смотреть! Каково ей будет, коли внук непутёвый, что великим шаманом бы вырос, ежели постарался, силы своей не знает, перед людишками недостойными пресмыкается!
В тот миг вспомнилась Велеславу с Марьей первая встреча, шёпот её змеиный: «ты, ведьмак, что хочешь делай…»
— Ты что несёшь? Какой из меня шаман?
— Вспоминай, брат мой, вспоминай… Пять лет тебе от роду было…
— Ордынец, ордынец!
Смех чужой уши терзает, будто не дети это человеческие вовсе, а черти злоречивые.
И он бежит меж домов, землю и слёзы по щекам размазывая. Одну улочку пробежать — и за материнскую юбку уцепиться, она-то в обиду не даст, как замахнётся метлой на обидчиков, так и разбегуться, как цыплята пугливые…
— Сбежать решил? — сын плотника, на пару годков постарше, дорогу преградил. В грудь толкнул — больно слегка, но больше обидно. — Не по вкусу землица пришлась? А я слыхал, что в степи грязью и питаются…
Большой ком подобрал, шагнул вперёд, ухмыляясь. Назад тоже нельзя — вся свора подтянулась, ржут, что те кони…
В страхе великом взмахнул Велеслав рукой, глаза прикрывая…
Откуда ни возьмись ветер с реки налетел, да такой силы, что солома с крыш посыпалась. Кого навзничь опрокинуло, а сынка плотника аж головушкой об плетень приложило.
Шепоток пошёл, в тревожный ропот превратился:
— Ведьмин внучок… ведьмин внучок…
Случай забыли, на совпадение списали, а ведьминым внучком он с той поры навсегда остался.
— Помнишь, — промурлыкал Хан одобрительно. — По глазам вижу, что помнишь.
— Откуда… ты про то прознал? — закралось у Велеслава подозрение великое, — ты тогда сам, считай, едва из пелёнок выбрался! Что с бабкой моей тебя связывает?
— Ещё не догадался? — расхохотался Хан так язвительно, что волей-неволей дураком себя ощутишь. — Что ж, тебе же хуже. А пока запомни, что великое это дело — кровь… брат мой.
Лишь на миг Велеслав отвлёкся, странный звук за дверью услышав — а Хана уж нет, растаял степняк, утёк летним ветром, за грудки не взять, правду не вытрясти…
Гнев отца княжича убиенного Велеслав увидел воочию. Аж половицы от голоса его зычного дрожали. Князь обещал виновного найти да голову ему отрубить — нельзя было не обещать. Вот только знали все, что плата за такие просчёты одной головой никогда не ограничивалась.
Едва за последним конём ворота закрылись, князь совет большой созвал и молвил горько:
— Готовьтесь к битве, братцы. Ибо коли чтит наш сосед обычаи, явится за кровавой вирой не позднее осени.
Глава 26
♜ Железо и яды
Двери трапезной распахнулись посреди обеда — дело неслыханное. Гонец запыхавшийся пред княжьим столом на колени хлопнулся, голову в половицы упёр:
— Не вели казнить, батюшка князь…
Князь лицом посуровел, беду предчувствуя:
— Говори, чего там у тебя.