– Я хочу перевестись в другую школу, – сообщил Роуэн матери, решив внять советам директора.
Реакция матери была до боли нейтральной.
– Ну что ж, – кивнула она, – если тебе это кажется правильным…
Роуэн был почти убежден: скажи он матери, что рвет все связи с нормальными людьми и уходит к тоновикам, она промолвила бы:
– Ну что ж, если тебе это кажется правильным…
Поэтому, когда пришло приглашение в оперу, Роуэну было наплевать, кто его прислал. Что бы это ни было, это явилось спасением – по крайней мере на вечер.
Девушка, которую он встретил в ложе, была довольно мила. Хорошенькая, уверенная в себе – наверняка у нее уже есть бойфренд, хотя она ни словом о нем не обмолвилась. Потом пришел жнец, и мир Роуэна вновь погрузился во тьму. Именно этот человек нес ответственность за все его несчастья последних месяцев. Если бы это помогло, он бы вытолкал жнеца за перила ложи, вниз; но нападения на жнецов были чреваты необратимыми последствиями: уничтожалась вся семья нападавшего. Только так можно было обеспечить безопасность тех, кто приносил людям смерть.
Когда опера закончилась, жнец Фарадей протянул им по карточке и дал предельно четкие инструкции:
– Мы с вами встретимся по тому адресу завтра утром, ровно в девять.
– А что мы должны сказать нашим родителям по поводу сегодняшнего вечера? – спросила Ситра, родителям которой, как понял жнец, было не все равно.
– Что пожелаете нужным. Это не имеет никакого значения – лишь бы мы встретились завтра.
По данному Ситре и Роуэну адресу находился Музей мирового искусства, самый красивый музей города. Он открывался в десять, но стоило жнецу показаться на ступенях, ведущих к главному входу, как охранник открыл двери и, не задавая вопросов, впустил всех троих.
– Еще одно преимущество моей работы, – сказал жнец Фарадей.
Они шли через галереи старых мастеров в молчании, нарушаемом лишь звуком их шагов да замечаниями, которые жнец делал по поводу висящих по стенам шедевров:
– Взгляните, как Эль Греко использует искусство контраста для пробуждения страстного желания!
– Посмотрите, насколько более ярким становится изображенный сюжет у Рафаэля, когда он добавляет текучести движению.
– О! Это великий пророк Сёра! Изобрел пуантилизм за целый век до появления пикселя.
Роуэн первым задал главный вопрос:
– Какое отношение все это имеет к нам?
Жнец Фарадей вздохнул, не скрывая легкой раздраженности, хотя, вероятно, он ожидал этого.
– Я даю вам уроки, – сказал он, – которых вы точно не получите в школе.
– Что же, – проговорила Ситра, – получается, что вы вытащили нас сюда, чтобы преподать уроки истории живописи? Это же непозволительная трата вашего драгоценного времени.
Жнец рассмеялся, и Роуэн пожалел, что это не он развеселил Фарадея.
– И что вы успели усвоить? – спросил жнец.
Никто не ответил, и тогда Фарадей задал другой вопрос:
– По какому пути пошел бы наш разговор, если бы я привел вас в современную галерею, а не сюда, где собраны полотна Века Смертных?
Роуэн решил рискнуть:
– Наверное, мы говорили бы о том, насколько глазу легче воспринимать живопись бессмертных. Легче и… не так беспокойно.
– А как насчет вдохновения? Где его больше?
– Это вопрос выбора, – сказала Ситра.
– Возможно, – согласился жнец. – Важно то, что перед нами – искусство обреченных на смерть, и я хочу, чтобы вы прониклись их чувствами.
И он провел их в следующую галерею.
Хотя Роуэн и думал, что картины не произведут на него никакого впечатления, он ошибался.
В следующем зале картины закрывали стены от пола до потолка. Роуэну они не были знакомы, но это не имело значения. Во всех висящих здесь работах присутствовало нечто общее – и если они не были написаны одной рукой, то одна и единая душа, совершенно определенно, чувствовалась во всех полотнах. Некоторые картины были на религиозную тему, некоторые являлись портретами, на иных рука мастера запечатлела ускользающий свет ежедневного бытия с живостью, которой лишено было искусство Эпохи Бессмертных. Желание и воодушевление, горе и радость – все жило и играло на развешанных по стенам холстах, иногда сливаясь в единую эмоцию в рамках единого произведения. Иногда это тревожило, но было чрезвычайно убедительно.
– Мы можем побыть здесь подольше? – спросил Роуэн, вызвав своим вопросом улыбку на устах жнеца.