— Ты заслуживаешь того, чтобы чувствовать себя хорошо. И тот факт, что ты никогда этого не испытывал, - это гребаная трагедия. И я собираюсь это исправить. Здесь и сейчас.
Его член пульсирует в моей ладони, клеймя мою кожу своим жаром, когда я всасываю его быстро и глубоко, а затем мягко и дразняще.
— Скажи мне, как тебе больше нравится, — настаиваю я.
Он колеблется. Поэтому я продолжаю говорить.
— Тебе нравится, когда я стою перед тобой на коленях?
— Да, — отвечает он хриплым голосом. — Очень нравится.
— Покажи мне, что еще тебе нравится, Ронан.
Он хватает меня за затылок и удивляет, когда грубо толкается в рот, точно так же, как прошлой ночью. Я не только позволяю ему это, но и получаю удовольствие от этого. Я наклоняюсь и обхватываю его яйца, и он издает еще один горловой звук. Боже, как я люблю звук того, как Ронан кончает для меня.
Он трахает меня в рот беспорядочными толчками, головка его члена скребет о мои зубы и заднюю часть моего горла. Эта грубость вполне соответствует его характеру. То, как он доминирует надо мной. Он берет меня, когда хочет, не спрашивая. Потому что Ронан ничего не может с собой поделать. Он просто жаждет этого. Изголодался по этому. Теперь я это понимаю.
Он толкает меня вниз на свой член, а затем взрывается в моем рту. Он невежлив и не спрашивает, хочу ли я глотать. Он же животное. Такой жесткий и неучтивый. Но такой мой. Мой пещерный человек.
Но когда он отстраняется, на его лице появляется неуверенность. В его мозгу снова крутятся шестеренки. Удивление. Размышление. Беспокойство. Я не позволю ему запереться в этих мыслях. Эти мысли удерживают его подальше от меня.
Поэтому я улыбаюсь ему и заправляю член в штаны, прежде чем застегнуть молнию обратно. А потом я подхожу и сажусь рядом с ним на кровать, касаясь его ногой.
— Итак, — беспечно говорю я. — Чем займемся сегодня, мой похититель?
ГЛАВА 26
Ронан
Когда я замечаю вдали церковь на склоне холма, еле различимый звук вырывается из моей груди. Должно быть, это знак. Знак того, что я должен прекратить убегать и понести наказание за то, что я сделал. Алекс говорил об этом месте. Он рассказал мне, как ему нравится ходить в церковь. Как они будут помогать людям. Он сказал мне, что не имеет значения, что ты сделал, они помогут тебе.
Я тоже надеюсь, что они мне помогут.
Я уже несколько дней бегаю по этой местности. Ослабший от голода и больной по причине необходимости питья из грязных луж. Я думал, что смогу найти кого-нибудь, кто мне поможет. Что есть жизнь, которая все еще существует за пределами лагеря, как говорил Алекс.
Но единственное, что мне удалось найти, - это эту церковь.
Я смотрю на кирпичное здание и сравниваю его с церковью, которую описывал Алекс. Она не похоже на ту, о которой он говорил, но я помню слова, и они ясно дают понять, что это церковь. Что-то внутри меня говорит мне продолжать идти.
Но у меня нет выбора.
Мое тело слишком слабо, чтобы бороться дальше. Меня переполняют чувства, которых я не понимаю. Я ползу вверх по ступенькам и падаю рядом с дверью. Я пытаюсь поднять кулак, чтобы постучать или позвать кого-нибудь, но даже это мне не удается.
Моя голова откидывается назад на холодный камень подо мной, и темнота окутывает меня.
Священник молчит, сидя напротив меня, изучает меня. Он одет совсем не так, как парни в лагере. Он совсем не похож на солдата. Я здесь уже несколько недель. Он предоставил мне кров, горячую еду и не настаивал на разговоре. Он был очень добр ко мне.
Когда он впервые задал мне вопросы, я не смог заставить себя ответить ему. Мне было очень стыдно. Но сейчас я чувствую, что готов говорить об этом. И я думаю, что, возможно, он все-таки сможет мне помочь. Я царапаю потертую линию на деревянном столе и открываю рот - впервые с тех пор, как покинул лагерь. Мой голос звучит странно для моих собственных ушей, когда он выходит из моего нутра.
— Я сделал что-то плохое, — говорю я священнику. — И я знаю, что должен заплатить за это.
Он долго молчит, и когда я поднимаю на него глаза, он, кажется, не удивлен моим признанием. Он пристально наблюдает за мной, как это иногда делал Фаррелл. Мне снова становится не по себе, но я этого не показываю.
— Расскажи мне, что ты сделал, — говорит он.
Рассказываю ему. Я ему все рассказываю. Все ужасные мысли, которые у меня когда-либо были. Я говорю о лагере, о солдатах и о своей подготовке. Как я стал наслаждаться болью, которая должна была стать моим наказанием. Как я порой не понимаю своих собственных мыслей, и мой разум так часто предает меня.
Я признаю, что лишил Фаррелла жизни, хотя он и был моим начальником. Мы не должны убивать наших начальников. Но мне это понравилось. Мне понравилось, как его кровь окрашивала пол, когда я прикончил его. Я говорю о своем замешательстве. Потому что я убийца, и это все, к чему меня готовили. Так что, может быть, я и не ошибаюсь. Но я чувствую, что должен быть наказан за то, что сделал с Фаррелом, и священник соглашается.
— Да, парень. За такие грехи полагается наказание. Суровое наказание. Теперь есть только один способ спасти твою душу.
Я моргаю и внимательно слушаю его. Я не знаю, что такое душа, но это звучит серьезно. Я хочу, чтобы он помог мне, и я верю, что он может это сделать. Вот что мне сказал Алекс. В таких местах люди находят помощь.
— Все, что угодно, — отвечаю я ему. — Скажи мне, что я должен делать. Я готов.
— Это будет неудобно, — говорит он. — Тебе это не понравится. Мне это тоже не доставит удовольствия. Но я должен это сделать. Чтобы спасти твою душу.
— Я готов, — снова говорю я ему. — Я готов к тому, что ты мне приготовил.
У священника мрачное выражение лица, когда он ведет меня в заднюю комнату. Это напоминает мне о лагере. О Фаррелле. Он все время смотрел на меня. Наблюдал за мной. Мне стало не по себе о того, что точно также сейчас на меня смотрит священник.
— Спусти штаны, парень, — говорит он.
Я вспоминаю свои наказания в лагере. Как Койн и Фаррелл забирали мою одежду и пускали в ход палку для скота, прежде чем обрызгать меня холодной водой. Мне не нравилась моя нагота, но и к этому я привык. Я думаю, что, возможно, священник собирается сделать то же самое.
Я снимаю брюки и прикрываю ладонью пах.
Священник хмурится и указывает на кровать. Я сажусь и оглядываю комнату. Я не вижу, чем он собирается меня наказать, и когда он тоже садится рядом, я еще больше запутываюсь. Он подтягивает свою мантию и тоже расстегивает брюки.
Я сглатываю и пытаюсь отвести взгляд.
— Я же говорил, что тебе это может не понравиться, — говорит он. — Но ведь именно так действует наказание, верно?