— Я не твой Ангел, Ма, — говорю я ей. — Без тебя я ничего не значу. Я не хочу больше пытаться. Посмотри на меня. Посмотри на себя. Это чертовски несправедливо.
Мама понимает мое состояние на грани безумия. Она моргает, и слезинка катится по ее щеке. Вытираю ее, вижу, как окружающее меня пространство теряет четкость очертаний. Она знает, откуда я только что пришла. Она ненавидит саму мысль, что я загнана в ловушку и мне не выбраться оттуда самостоятельно. Я знаю, что она беспокоится обо мне. Она всегда очень переживала за то, что мне нужно выбраться оттуда до ее смерти. Но мы обе знаем, что этому не суждено случиться.
Уйти из синдиката Маккенны будет нелегко. Я знаю слишком много. Слишком много всего повидала. Если я уйду, я знаю, кого отправят охотиться на меня. Я не хочу, чтобы он был тем, кто убьет меня. Я бы справилась, если бы это был кто-то другой. Но не он. Я не могу смотреть ему в глаза, когда сделаю последний вдох. Это было бы еще хуже, чем сама смерть. Это был бы самый болезненный путь. Потому что на этот раз, после всего, что случилось... на этот раз, я знаю, что он не остановится.
Так что сейчас я просто должна выбросить все это из головы и сосредоточиться на том, что важно. По крайней мере пока я забочусь о матери. Это все, что я могу сделать.
Я иду в ванную, чтобы взять мокрое полотенце. Ей нравится, когда я обтираю ее. От этого ей становится лучше. Единственное небольшое утешение, которое я могу ей дать. Я кладу ей полотенце на лоб и смотрю, как она смотрит на меня. Ее старшая дочь. Ее гордость и радость.
— Знаешь что, Ма? — шепчу я. — Тебе не нужно беспокоиться обо мне. Потому что я собираюсь выбраться отсюда. И я собираюсь переехать в Калифорнию. Поближе к Эм. Может, я смогу помочь ей с учебной программой, кто знает. Я могу быть ее репетитором по математике.
Ее губы дергаются, и я почти вижу, как она улыбается, как раньше. Улыбкой, освещающей каждый уголок комнаты. Она всегда была такой красивой, а теперь от нее осталась лишь пустая оболочка.
— Она говорит, что погода там хорошая круглый год, — продолжаю я. — И моя подруга из средней школы обосновалась там же. Ты ведь помнишь Сару, верно?
Она моргает, но ее взгляд устремлен на мое лицо. В нем читается восхищение. Сара все еще живет в Дорчестере, она работает в какой-то забегаловке и у нее четверо детей, но маме не обязательно об этом знать. Не хватало ей еще беспокоиться о том, что будет со мной и Эм. А я не хочу, чтобы она волновалась. Не хочу ее волновать. Я все еще чувствую вину за свой эмоциональный всплеск, так что я продолжаю.
— Она актриса, — говорю я ей. — Говорит, что может найти мне работу. Ничего особенного, конечно. Простая подработка. Ну, знаешь, обслуживать всех тех, кто приходит на шоу посидеть в кафе на заднем плане или что-то типа того?
Она моргает, сигнализируя тем самым мне, чтобы я не останавливалась.
— А я найду себе хорошего скучного парня. Какого-нибудь бухгалтера или наподобие. Он, скорее всего, будет ездить на Приусе, а по выходным пробегать марафонскую дистанцию, ну, не считая тех дней, когда участвует в благотворительной акции.
Губы мамы снова дергаются. Она либо понимает, что все, что я говорю - полня брехня, либо действительно верит в то, что я говорю. Трудно сказать, но она кажется счастливой. Решаю убеждать ее в этом до тех пор, пока она не уйдет. И тогда, и только тогда я позволю себе сломаться и принять реальность такой, как она есть - без прикрас.
Шанс на то, что ирландцы дадут мне уйти, ничтожно мал. Но я должна попробовать. Даже если это значит, что у меня не получится. По крайней мере, я смогу сказать, что пыталась. Потому что за всем этим макияжем, туфлями на шпильках, блеском и лаком для волос прячется девушка, которую все достало. Хватит быть пешкой в чужих играх. Пора покончить с мужчинами, которые используют, берут и делают все, что хотят без каких-либо последствий. Лучший день в моей жизни наступит тогда, когда мне больше никогда не придется видеть их лица.
ГЛАВА 2
Ронан
Подчинись.
Будь готов пожертвовать собой ради всеобщего блага.
Никогда не сдавайся. Всегда борись.
Не мешкай, если нужно устранить угрозу.
Держи все под контролем.
Всегда будь одет с иголочки.
Постоянно стремись укреплять тело и дух.
Будь чист. Не пей, не кури и не принимай запрещенных препаратов.
Не связывайся с чужаками
Никогда не подвергай сомнению приказы.
Всегда стремись быть свободным представителем своего народа.
До тех пор, пока Ирландия в рабстве, ты тоже будешь рабом.
— Продолжай в том же духе, — говорит Фаррелл.
Стекло вонзается в кожу под моими коленями, когда я изо всех сил пытаюсь повторить основные заповеди еще раз. Ужасно хочу пить, и мой язык настолько сухой, что прилипает к небу. Терпение Фаррелла на исходе, и если я не запою в ближайшее время, наказание будет куда суровее.
Я запинаюсь, и забываю, на каком номере остановился. Мои веки тяжелеют, и я не знаю, сколько дней прошло с тех пор, как у меня был полноценный сон. Начинаются видения. Я вижу вещи, которых, как мне кажется, не существует в реальности.
Мои руки вытянуты над головой, но я их больше не чувствую. Мои ноги жаждут передышки от долгого стояния, даже если для этого мне придется опуститься коленями на битое стекло. За два года, прошедших с начала обучения, я узнал, что жизнь – это череда боли, сменяющей одна на другую.
И облегчения не будет. Ни на мгновение. Потому что наемников готовят не в окружении розовых клумб. Это то, что Фаррелл сказал мне, когда они забрали меня из тех единственных стен, которые я когда-либо знал. Один дом, четыре кровати, еще четверо парней. Парни, с которыми мне нельзя разговаривать.
Думаю, мне тогда было восемь. Они всегда начинают тренироваться в восемь, сказал Фаррелл.
Мне уже десять. Десять.
Но я не чувствую себя на свой возраст.
Фаррелл смотрит на меня с пренебрежением, и стыд прожигает меня насквозь. Я опускаю глаза в пол и покорно жду наказания. Мои плечи опускаются, и я склоняю голову в знак поражения. Мои веки становятся слишком тяжелыми, и я боюсь заснуть. Каждая кость болит. Моя кожа горит, и дрожь прошивает мое тело при каждом движении.
Не произнося больше ни слова, Фаррелл открывает наручники, удерживающие мои запястья на месте. При падении я ударяюсь лицом о бетонный пол. Не могу пошевелиться. Моя щека горит, и думаю, что она кровоточит. Звук ботинок Фаррелла резонирует эхом от пола, когда он движется позади меня.