- Он нас слышал, слышал! - шептала мама, спустя минуту после восторженного финала.
- Да, брось ты! Он щемит, как сурок! - звучал за закрытой дверью в комнату сына уверенный голос папы. - Давай живее дуй в ванну, красотка! Кажется, батальоны опять просят огня.
Шлепок, сдавленный смех и омерзительное почмокивание поцелуя заставили Диму покраснеть и натянуть на голову одеяло. Послышался шум воды, накрыв собой еле уловимый гул голосов в маленьком помещении. Минут через пять счастливые любовники опять переместились в спальню и, судя по запаху, отец закурил.
- Вот так, дорогая! Скоро мы будем дома! - довольно проговорил он. Дима чуть выполз из своего укрытия.
- Постой, постой! А где мы будем жить? - спросила мама с интонацией наивной девочки.
- Я же тебе уже говорил...
- Так скажи еще раз...
Сын почти увидел, как мама водит пальчиком по волосатой груди папы, надувает губки и отчаянно захотел опять залезть под одеяло. Но любопытство, как и во всех случаях незапланированного шпионажа, одержало над ним сокрушительную победу. Отец устало вздохнул, хоть и было ясно, что он и сам повторял бы эти слова без устали:
- Мы будем жить, любимая, в своем родном городе, в своей ЛИЧНОЙ квартире. Потому, что я ее за-*чмок*-слу-*чмок*-жил *затяжной чмок*
И мамино:
- М-м-м... Когда?
*чмок*
- В худшем случае, в сентябре.
"Бре-бре-бре..." - загудело эхо в голове Димы, заглушая:
- О, Паша...
и все, что последовало за этим. Надо отдать им должное - в этот раз они были потише. Но дольше.
Утром следующего дня сын молчал за завтраком и до самого ухода в школу. На задорный вопрос папы: "Эй, чемпион! Чего какой смурной?" он ответил что-то вроде: "Контробаша седня по русскому." и получил ободрительный хлопок по плечу. Мама тоже молчала. И краснела. Все-таки у женщин интуиция развита гораздо лучше, чем у их, иногда таких черствых, сородичей.
Контрольные были в учебных планах на май, и обычный школьный день пролетел где-то далеко от Димы. Посмотрев на его отстраненный вид при встрече, Мэри и Гном переглянулись и кивнули, что означало: "Оставим его пока, пусть думает." - или что-то в этом роде. С того памятного летнего дня, ставшего последним для Байрона и для них, как обособленных
никаких "по отдельности" нет и быть не может, верно?
личностей, минуло четыре года, и их дружба уже давно перешла на уровень возможности почти невербального общения.
После уроков друзья не задержались на школьном дворе, чтобы покидать тарелку с остальными, и отправились домой по тому самому маршруту, но в весеннем антураже. Грязный снег с вкраплениями фантиков и собачьего дерьма, непролазная в обычной обуви слякоть, зеленеющие молодостью проталины, набухшие донельзя почки и ласковое солнце. Таким по-матерински нежным оно бывает здесь только сейчас и в Бабье лето. Зимой капризное светило из года в год пытает нас морозом, летом - доводит до изнеможения жарой. Но все мы - его дети, бывшая его пыль. А родителей, как известно, не выбирают.
Сашка и Мэри шли чуть впереди Димы и, перекидывая старый теннисный мячик, играли в города.
- ...Астана! - Мэри.
Митька мог без устали наблюдать ловкие и грациозные движения ее облаченного в джинсовый костюм тела во всегда удачных попытках поймать мяч. Очень скоро он больше не сможет видеть ее каждый день. Господи, да он вообще ее больше никогда не увидит. "В худшем случае в сентябре-бре-бре..." В худшем для кого?
- Афины! - Гном.
Чертова, чуть скособоченная в сторону плеча, на котором болталась потрепанная сумка с нашивками the Exploited, Sex Pistols и Nirvana, туша в черном пыльном костюме! Задранные по локоть рукава пиджака, дерзкий ворот рубашки, кучерявая рыжая
Гребаный засранец! Как же я буду скучать
копна волос на ветру. Да. Это конец эпохи. Эпохи МГМ. Наверняка, большинство людей, услышав эту аббревеатуру, сразу представляют себе обрамленную лавровой ветвью рычащую морду льва - символ кино-компании Метро Голдуин Майер. Но в Потемках почти вся молодежь расшифровывала это, как Мэри Гном и Митька.
- Новосибирск!
- Не считово! Давай на "ы"!
- Катись обратно в Морию, херов сын Дьюрина!
Она серьезно зарядила ему мячом по голове. Тот отскочил в сторону Димы и он его поймал:
- Ыспарта. - сказал он, бросил мяч Сашке и поравнялся с друзьями.
- Архангельск! - улыбнулся друг. - С возвращением. Козел. Что за Ыспарта? - и передал эстафету Машке.
- Да! Опять на "к"? Кострома!
- Город в Турции. Почти полмиллиона жителей. - он покрутил мяч в руке, собираясь с мыслями. - Да, и... по поводу возвращения.
Ребята остановились и заглянули в его лицо. В уголке глаза Димки быстро надулась и покатилась по щеке крупная слеза.
- Я уезжаю.
***
Естественно, он умолчал тогда обстоятельства, при которых услышал все это. С тех пор минуло почти два месяца, но глава семьи так и не сподобился сказать об этом сыну. Митька и Саня двигались к проходной.
За водокачкой раскинулся небольшой ухоженый парк, пронзенный насквозь широкой тропинкой с парой заменивших скамейки бревен по бокам. Чуть левее за зубастым белым штакетником стоял, среди прочих однообразных домов, и Сашкин - бревенчатый сруб с голубыми резными наличниками на окнах и хозяйственной пристройкой. Саня посвистел, сложив губы трубочкой, и между дощечек забора появился мокрый черный нос и замелькал туда-сюда болтающийся хвост. Дик, несмотря на цепь, был вполне дружелюбным псом, если видел, что хозяева привели чужого. "Раз привели, значит надо, чего лишний раз брехать-то? - наверняка, думала собака. - К тому же, он говорит, что я хороший пес, и, кажется, хочет меня погладить. О, да! Я хороший пес и люблю, когда меня гладят! Оближу ему руку, пожалуй." Другое дело, если чужой пришел один, да еще и полез через забор. Вот тут уж он огребет по полной! Ребята улыбнулись и помахали Дику. Он вздохнул, как умеют только собаки, и исчез из виду, брякнув цепью о цемент дорожки во дворе.
Глаза скользили дальше, цепляясь за каждую деталь пейзажа любимого городка. И все было так... по-армейски, что ли? Гладко выбритые газоны по обеим сторонам ровной дорожки со слепяще-белыми бордюрами. Вдоль нее, словно уставные, стоят деревья: клены, липы, ели - чуть ли не по ранжиру. И среди всего этого то и дело снуют создатели этой идеальной картины - солдаты. Солдаты, которых, уже тогда, армия с каждым годом все меньше обучала воевать за Родину, и все больше принуждала подметать ломом плац, да по-тщательней.
- Привет, ребят! - просияла в окно вахтерша тетя Тамара, отхлебывая чай. - Что, первый день каникул, а?
- Да, теть Тамар! - хором ответили друзья, спешившись перед воротами.
- Ну, отдыхайте, мальчишки! - она звонко по чему-то стукнула кулаком, заработал мотор и жестяная воротина с грохотом медленно откатилась в сторону.
- Спасибо, теть Тамар! До свиданья, теть Тамар! - они вновь оседлали велики.
Сразу за воротами была небольшая стоянка, мальчики немного покружили по ней. А потом Митька поднялся над седлом, крепко сжал рукоятки руля, лег на него грудью, и со всей силы крутанул педали. Из под заднего колеса вылетело облачко пыли с мелкими камешками и за несколько оборотов Димка хорошо разогнал велосипед. Он крикнул за спину:
- Догоняй, г'охля!
Сашка, как мог, поспешил за другом. Как они неслись! Они летели, пожирая жалкие сто пятьдесят метров моста, навстречу берегу. Ведь там... Там, на том берегу их уже ждала Машка, лежа на полянке среди одуванчиков. Машка Герц. Или Манька... Но чаще всего они называли ее Мэри.