- Да, есть немно... - он резко сбавил до холостых оборотов.
- Что ж... - мама обернулась и сложила руки на груди. - Видимо, Господь решил, что двенадцати лет более-менее спокойной жизни нам с отцом вполне достаточно. Я же знаю тебя! Моча в голову ударит - опять сорвешься, как тогда из училища...
- Да что ты со своим училищем опять? - зашипел Дима.
- О, за что мне все это?
Она, воздев руки и голову к глянцу натяжного потолка, повернулась к образам в красном углу и трижды перекрестилась. Устало потерев лицо, села напротив сына и успокоила дрожь в руках, сложив их в замок на столе.
- Ой, сынок, и натерпелись же мы тогда с папкой! Сначала одно, потом другое, а потом тебя еще и машина сбила!
- Меня сбивала машина!? Когда!? - Дима накрыл ладонью внезапно вспыхнувшую болью левую ключицу и, поймав обеспокоенный взгляд мамы, сделал вид будто чешет шею.
- Да-да! Эту ключицу ты сломал. Упал ей на бордюрный камень... И еще ногу...
Она, всхлипнув, отвернулась, смахнула с глаз крупные капли (те предательски обновились) и, сглотнув, продолжила:
- Аварию видел какой-то бомж - чеченский ветеран. Ох! Все-таки государство у нас никудышное, если так относится к героям... Хорошо, что рядом была телефонная будка, и скорая была в двухстах метрах от того места, иначе...
Мать зарыдала в голос.
- Ма-а-ма... - сын выбрался из угла, подошел и обнял ее за плечи. Комок жалости подкатил к горлу, но жидкости из глаз ему выдавить не удалось. Вытерев глаза рукавом, мама продолжила:
- Тот мужик сказал, что когда перевернул тебя, рот у тебя был забит снегом и грязью с обочины и... ему пришлось лазать туда пальцами и трясти твою голову, чтобы прочистить... о, Господи! А тот говнюк на субару пытался срыть и, да простит Бог мое злорадство, хоть эта авария на тебя повлияла и благотворно...
- Благотворно!? - округлил глаза Дима.
- Да, дай же ты договорить! Он расшибся насмерть на следующем перекрестке. За ним погнались, говорят он даже стрелял, только странно как-то. Сквозь заднее кресло. Говорят, КамАЗ из той части, где папа служил, на полной скорости врезался в него и изуродовал до неузнаваемости.
Сын продолжал поглаживать мать по спине, а она все говорила и говорила. Сказала, что они с отцом сразу примчались в больницу. Сообщили им почти сразу - хорошо, что при Димке был паспорт. Непонятно только, что он делал там во время тренировки в бассейне. Папа через военного комиссара познакомился с завотделением интенсивной терапии и пробил постоянный доступ в палату, несмотря на все запреты. Сколько он за это заплатил - неизвестно. И это при том, что денег тогда было мало. Они переезжали из служебной квартиры в эту, собственную, полученную папой по выслуге лет. Должны были еще в сентябре, но всего не предугадаешь.
Правая сторона головы Димы походила тогда на синюю болотную кочку. Но им сказали, что, как ни странно, трещин в черепе не обнаружено. Первый и единственный в городе аппарат компьютерной томографии не показал серьезных изменений в мозге. Помимо переломов были еще множественные ушибы и ссадины, пришлось наложить пару швов. Дима вспомнил два небольших шрама: на левом боку и на голени. На их с отцом
Да! Он у меня настоящий боец! Это мой пацан!
радость, и к великому удивлению врачей, он шел на поправку не по дням, а по часам в буквальном смысле! Иначе, как чудом, это никто не называл, просили после выздоровления разрешить забор анализов и отправку их в Москву. Родители и слышать ничего не хотели.
Мама покончила с кофе и вроде бы окончательно успокоилась.
- Медсестры каждые три часа проверяли повязки и через день ты был уже только в гипсе - остальное сняли. Еще через четыре дня тебя полностью раскутали и перевезли к коматозникам. Почему-то ты никак не приходил в себя... Мы дежурили с папой день и ночь, чтобы не пропустить твое пробуждение. Время пошло на недели, а ты все не просыпался. Только иногда... бредил, что ли?
- В смысле? - сын опять сел напротив мамы и отпил приторно-сладкий напиток.
- Ты бубнил одну и ту же фразу. Кажется, что-то вроде: пути...
- Пути г'азные - сег'дце одно. - прокартавил Дима.
- Да! Что это значит? - спросила она и, не дождавшись ответа, продолжила. - Только уже не картавил. Больше никогда с тех пор. В конце второй недели доктор сказал, что состояние у тебя уже давно стабилизировалось и беспокоиться больше не о чем, но когда ты очнешься - неизвестно. И мы перестали дежурить. Только вечером заходили. А потом, еще через неделю... Господи... - она глотнула кофе из его чашки. - А потом все закончилось в два звонка! Первым был звонок дежурной медсестры часа в два ночи. Она сказала, что ты пропал...
- Пропал? Это как? - перебил сын.
- Я не знаю! - всхлипнула мама. - Мы с отцом засобирались тебя искать и тут раздался второй звонок. В дверь. Открываю, а там... - она зажала рот рукой. - о, Господи! Там - ты, босой, в синем больничном халате. В крещенские-то морозы! И такой: "Привет, мам! Салют, пап! Есть чего покушать?"
- Мам, так не бывает! - сын подошел к ней, сел под ноги и заглянул в глаза. - Это какой-то сценарий к дерьмовому фильму! Я такого вообще не помню, даже отдаленно.
- Конечно! Я что тебе, сказочница какая? - всплеснула руками мама. - Я говорю, как есть! После всего этого ты вообще изменился! На учебе тебя перестали дразнить за картавость. Ты стал... нормальным подростком! Да! Нашел друзей в школе, во дворе; музыкой, прости Господи, увлекся!
- И я не спрашивал, что со мной случилось? И вы... - Дима ходил по кухне и сокрушенно жестикулировал. - Да, что вы с папой, в самом деле, сами ничего не спрашивали у меня? Помню ли я чего-нибудь?
Мама вздохнула:
- Ты должен понимать, что мы пережили и как были рады, что ты, наконец, дома, жив и... Здоров - да! Какая, к черту, разница, что ты помнишь - не помнишь? Ты тогда сказал, что завтра пойдешь в школу. А когда отец тебя тряхнул за плечи и сказал, что тебя сбила машина, ты рассмеялся и не поверил!
- Бред какой-то, мам! Как так то!? Вот так просто?
- Все лучше, чем ты ходил до того с кислой миной и страдал по Потемкам, да по Сашке с Машкой...
- Потемки! Точно! Вот как называлась деревня. - просиял Дима и заоправдывался. - Я все еще очень мало помню, мам. Особенно про...
Он хотел сказать про Дядь Колю и про льдинки, но настороженный мозг напрочь отказался передавать эту мысль в речевой центр. При этом Дима ощутил давно позабытый укол из юношества. Укол особой сыворотки с эффектом недоверия к самому любящему тебя человеку. Мама, в общем-то, и не хотела ничего слышать:
- И хорошо! Сын! Димка! Забей, или как там у вас говорят? У тебя отличная квартира, с начальником все в поряде, ищи жену - не хочу! Когда я внуков-то подержу? - спросила она, вскочив со стула.
- Да! Вот именно, мам - не хочу! Знаешь? Один мой друг, а, по совместительству, начальник, часто говорит: "Все мы родом из детства..." Уж не знаю, чья эта фраза изначально, но мне кажется... - он задумался на секунду. - Кажется, что я оттого и застрял! Уж семь лет все работаю, да играю в игры! Что у меня оттого и есть постоянное ощущение собственной... чужеродности всему этому, что ли? Потому, что я не помню откуда я родом, не помню детства. Я дерево, которое потеряло корень и не может понять куда ему расти! Я не могу тянуться к солнцу, потому что без привязки к земле меня мотает из стороны в сторону. А может, я вообще валяюсь трухой на земле и гнию давно, понимаешь?
Мама слушала и с умилением смотрела на свое дитя взглядом: "Какой же ты у меня еще глупыш!" Дима пожалел о своем откровении, интерпретировав этот взгляд, как: "Что за сентиментальщину ты мне тут заливаешь? Тебе - двадцать пять!" А когда закончил, она сказала шелковым голосом:
- Глупенький, да здесь ты родился!
Сын смотрел на нее с недоверием.
- Отец потому так долго и добивался перевода именно сюда. Он хотел вернуться домой. - она рассмеялась. - Нет, ты и впрямь глупыш! Как, по-твоему, здесь, в этом городе оказались твои бабушки и дедушки? Переехали вместе с нами?
Эти слова упали кошмой на очаг сомнений Димы. Он вспомнил плюшки и топленое в печке молоко, что делала баба Катя и рассказы деда Егора про Сталинград. Вспомнил нравоучения бабы Лары и заговорщическую ухмылку деда Яши, предлагавшего ему тяпнуть водочки, пока она не видит.