В глазах потемнело. Из темноты воспоминаний всплыли эпизоды отъезда из Санкт-Петербурга, убитые солдаты и молитва священника, первый бой, плен, деревня Вани, клетка у эмира Али. В ушах зазвенело и кровь бросилась в лицо, он покачнулся, но устоял. Он сам от себя не ожидал такой реакции, предполагал, что всё давным-давно в труху истёрлось. Особенно за последние годы. Он же почти о ней не вспоминал. Он ни о ком не вспоминал. Спасаясь от возможного сумасшествия. Ан нет, выходит, что открылась старая рана. Ковырнули – и потекла сукровица. Рука механически царапнула по груди, но крови не было. К сожалению, и крестика тоже. Ужасающая фиолетовая ярость, как чернила скрывают бумажный лист, скрыла душу. Тьма заполняла всю вселенную. Он повернулся и пошёл, почти побежал прочь.
Он уже заносил ногу, чтобы сесть в пролётку, когда сзади его кто-то окликнул по-французски.
– Месье! Месье! Вы забыли свой сак, месье!
Потёртый и неухоженный мужчина с сальными волосами бежал за ним, прижав к груди его саквояж.
– Простите, не понял? – на русском спросил Фирсанов. Увидев удивление, перешёл на французский: – Ах да, простите. Вот вам за труды, – механически произнёс Фирсанов и протянул купюру. Возница тронулся, и экипаж уехал. Потёртый так и остался стоять с открытым ртом. Он никак не ожидал получить столько за поднесённый чужой багаж. «Их, русских, не поймёшь», – сделал он глубокомысленный вывод. Но в его глазах зажегся алчный огонёк и он стал, оглядывая торопящихся, вычислять, кто из них из России. Кому-то же надо поднести багаж!
Леонид стоял в православном храме и прижимал руку в груди. Под ладонью грел душу и сердце простенький крестик. «За то, что возлюбил Меня, избавлю его; защищу его; потому что он познал имя Моё. Воззовёт ко Мне, и услышу его; с ним Я в скорби; избавлю его и прославлю его…»[44] – в который раз он беззвучно шептал молитву, но пустота не исчезала.
Что он скажет: «Привет! Почему не дождалась?» А чего он, собственно, хотел? Чтобы она со слезами повисла у него на шее? Тогда почему бы ему не постранствовать ещё лет эдак двадцать или двадцать пять, а потом нарисоваться на её горизонте на белом коне? Столько лет не ждут. Скорей всего, многократно уже отпетого и похороненного. Так что, никаких претензий и вопросов. Внятного обещания не было. А если даже было? Зачем напоминать о себе через столько лет? Сам виноват! Надо быть рядом, а не шастать где-то на краю земли. Кому ей выражать своё восхищение? Так что, дружище, обвиняй только себя. Казалось, забыл, но нет – всё держала до поры до времени цепкая память. И наслаждаясь собственной чёткостью, выдавала одну картинку за другой. И везде Лиза улыбалась и смеялась. Стремительно таяла крохотная надежда, что всё оплачено. Причём с большими процентами и лихими чаевыми. Но испытания ещё не кончились.
– Простите, любезный, храм уже закрывается. Вам некуда идти? – участливо спросил мужчина с ухоженной окладистой бородой, скорей всего, церковный староста. – Так можете у меня переночевать, а завтра, когда батюшка придёт, с ним и поговорите. А то вы уже шестой час перед алтарём стоите с поблёкшим взором.
– Нет-нет, благодарю. Всё в порядке, – смутился и засуетился Леонид.
Он вышел из храма, на лицо упали редкие снежинки. Он широко перекрестился, поклонился и пошёл к экипажу, который терпеливо его дожидался.
– На вокзал, – тихо произнёс он и тут сообразил, что все ещё держит в руках свою шляпу.
Январь 1911 года. Марсельский железнодорожный вокзал
Софи буквально на секундочку заглянула в сумочку, а маленький Базиль сделал шаг в сторону и… едва не угодил под тележку носильщика, заставленную целой пирамидой разнокалиберных чемоданов. Верхний накренился и готов был свалиться на малыша, который, ничего не подозревая, застыл, заворожённый огромным паровозом, пустившим облако белого пара. От страха Софи замерла, боясь даже пискнуть. Но тут сбоку метнулась тёмная тень и поймала падающую вещь над самой головой мальчика.