В восемь часов вечера она ясно услышала, как на площадке тринадцатого этажа открылась и хлопнула дверь… Она метнулась в самый дальний конец квартиры, чтоб распахнуть дверь не сразу.
…По прошествии этих дней, что они не виделись, Андрей показался ей еще притягательней. В его руке был букет маленьких, пронзительно-синих цветов, названия которых Рената не знала…
— Может быть, лучше в кухне? — с улыбкой ответил он на ее жест пройти в квартиру. — У меня дело на пять минут…
На кухне она хотела было поставить кофе, засуетилась…
— Не надо, Рената, — мягко остановил он ее. — Благодарю вас, но кофе — это все потом, потом… Вы мне скажите лучше — я помню, вы говорили, что закончили иняз, — какие языки у вас в активе?
Такого оборота Рената, как ни крути, совсем не ожидала.
— Английский, конечно, — она сумела скрыть растерянность, — ну, затем, естественно, французский, испанский… португальский… нет, португальский — со словарем.
— Отлично! Вы свободны, скажем, с первого октября — и на неделю?
— Я всегда занята и всегда свободна, — сказала Рената, стараясь показать, что на отвлеченные вопросы она дает отвлеченные ответы.
— Тогда я буду признателен, если вы не откажетесь полететь со мной в Шотландию. В качестве переводчицы. Мне надо отснять материал об одном замке — точней, об одном художнике, который в нем жил…
…Пламя свечи делало всю эту сцену не только малореальной, но словно еще контрастней оттеняло „сегодня“ от „завтра“. Сегодня — день такой полнокровный и новый, он готов лопнуть от силы своего счастья, а завтра — он будет еще новее, еще сильней и счастливей! И, в соответствии с этим неизбежным обновлением (как раз в тот момент, когда Рената сидела на сцене своей кухни и, оглушенная, молча кивала), — за кулисой более крупного театра, сценой которому вся планета, — уже стояло, полностью готовое к выходу, новое действующее лицо…»
«Красиво умел, сукин кот, — вяло подумалось Жоре. — Однако сейчас эта лабуда годится еще меньше, чем пару лет назад… Ладно, забыли… Что там я должен сегодня накакать? Тур в стиле экстрим… Джакарта… Щас быстренько накомпилячим… Не, накомпилячим потом… А щас чё-нить вкусненького…»
Он горестно, на манер Ваньки Жукова, вздохнул, но взял себя в руки и, с резвостью брачующегося кузнечика, застрекотал:
«Моллюски, заключенные в раковину, издавна служили пищей… Если вам наскучило каждый вечер проводить в ресторане, предлагаем вашему вниманию… это несколько блюд из улиток…»
Он громко сглотнул слюну: звук был таков, будто вантузом прочистили слив.
— Кстати… Зайка!!.. — позвал Жора жену.
В тот же миг пред очами его предстала супруга — ни дать ни взять, в безмолвности и совершенстве мифологического воплощения.
Жора хотел сказать: «На, выкинь-ка», — о рассказе — и поторопить с обедом: когда Жора брался за кулинарные рецепты, жор разрывал его в клочья — как похоть когтит и мочалит любителей чатов в стиле «хардкорд». Оккупированный мечтой об обеде Жора забыл про рукопись; жена послушно ушла на кухню, а он снова набросился на киборд:
«…несколько блюд из улиток, мидий и устриц, которые… и легки в приготовлении… в саду, на берегу моря… Женщина-Скорпион… следует быть сексуально привлекательной, но не всегда явно вызывающей… на любые интимные темы… поддерживать в хорошей форме ваше тело — возлюбленный-Скорпион любит смотреть на него… всегда оставаться для него загадочной — любопытство разжигает интерес Скорпиона…»
После обеда, состоявшего из жареного барана — целого барана, но одного, без злокозненного гидрокарбонатного гарнира (раздельное питание: трусливое следование рекомендациям Пельменя), Жора направился прямиком к дивану. Здесь опять следовало подчиниться наставлениям эскулапов, т. е. если и завалиться на ложе (что он немедленно сделал), то хотя бы не задавать храповицкого, — а, коли уж задать храповицкого, то хотя бы не с ходу.
Жора, под псевдонимом Тедди-Жердочка ведущий в «Джакузи» колонку «Легкое похудание», недавно как раз сообщил читательницам, что некоторую часть калорий сжигает процесс чтения. Вау! Правильно. Вот прямо сейчас и сожжем.
Глаза, уставшие от монитора, следовало окунуть во что-нибудь целлюлозно-бумажное. Во что бы? Нечто, бывшее когда-то, наверное, прелестным деревцем, мерзко зашуршало под Жориными лядвеями. Пыхтя, матерясь, задыхаясь, он приподнял свой афедрон и, в несколько приемов, вытащил смятую рукопись. Это был все тот же — предназначенный помойке — его рассказец. Снова, с родственной снисходительностью, Жора погрузил свои очи в этот обсевок лирики и коммерции — так и не подогнанный когда-то под прокрустов формат «Полиуритана»:
«…По прибытии в Петрославль четыре года назад, этот человек первое время называл себя „мененджер“. Видно, не расслыхал как следует в своих Нижних Кузьминках, да и какая разница — зато более чем отчетливо он понимал, чего именно хочет в результате. После школы он немного пообтерся в одном из областных центров, где, благодаря быстроте реакций, смазливому экстерьеру и цепкой памяти, какое-то время даже учился на актера. Веди он себя правильно, серые нагловатые глаза, светло-русые волосы, врожденное изящество спортивной фигуры дали бы ему возможность со временем играть героев-любовников — и не только в областном драмтеатре, но, возможно, в кино. Однако пламенная, сродни перверсной, страсть к автомобилям, особенно эксклюзивных марок, толкнула его на их систематический угон. Это было сродни бездумной детской тяги к сладкому: он вел себя, по сути, как пятилетний шалопай, который залезает в буфет, чтобы стянуть оттуда горсть шоколадных конфет, — а после хоть трава не расти, пусть наказывают.
И наказали. Правда, на его удачу, не строго: поскольку он машины угонял не насовсем, а только покататься, и потом их бросал, ему дали год условно — и исключили из института. Вот в этот год он и совершил в некотором роде профессиональную переориентацию.
Отправившись сначала именно в Петрославль (такова была его хорошо рассчитанная стратегия), он уже в поезде, маясь на жестком плацкартном месте, придумал себе псевдоним: Эдгар Смог. Ему особенно нравилась фамилия: она заключала в себе и английский smog — сувенирный лондонский смог, так изысканно драпирующий очарование этого города, — и, с другой стороны, — самый что ни на есть смоквенский глагол совершенного вида: вот он, „мененджер“, взялся за дело, наметил себе сверхзадачу — и смог достичь ее — да, смог!
В шоу-бизнесе английская пословица — „Дай собаке плохую кличку — и можешь смело ее повесить“ — действует с устрашающей наглядностью. Забегая вперед, скажем, что псевдоним „Эдгар Смог“ идеально подошел двадцатитрехлетнему завоевателю обеих столиц и сидел потом на нем, как влитой, — так же соприродно и элегантно, как костюмы из лучших модельных домов — костюмы, которые он быстро выучился носить с естественностью собственной кожи.
Завоевание Петрославля он начал с того, что принялся энергично раскручивать звезд восьмой величины. Впрочем, какая же это звезда, если она восьмой величины! Но Эдгар смог (смог, да, смог!), шагая широко и хозяйственно, сделать их звездами седьмой, затем шестой, затем пятой величин… Одновременно с этим, наращивая хватку, шлифуя сноровку, интенсивно обрастая связями (незаменимым в этом деле было его умение правильно преподносить свою внешность и „хорошие манеры“ — самое ценное, что он успел вынести из театрального института), — он начал потихоньку подползать к звездам второй и даже — чем черт не шутит! — уже первой величины, причем в городе Смокве. За три с половиной года он выдержал жесточайшую схватку с несколькими уже укоренившимися импресарио, дважды был ранен (в плечо, в лодыжку), раз чуть не задушен, трижды чуть не выброшен в окно — но не только удержался на плаву, а и взял верх. Через три с половиной года он стал совладельцем, а еще через полгода единственным владельцем одной из крупнейших смоквенских риэлтерских компаний; в первопрестольной Смокве и в Петрославле у него уже пустовало по обширной квартире (во время деловых визитов он предпочитал останавливаться в отелях), обычно он жил на своей подмосковной вилле, другая, с огромной оранжереей в придачу, содержалась вышколенным персоналом недалеко от Ялты — и, конечно, он постепенно собрал автопарк симпатичных иномарок, которые, следуя своим капризам, обновлял довольно часто.