Тогда Лайза отдал Назиму флакон, на три четверти полный кокосового масла, и посоветовал старательно хранить его, а также беречь корни маниока, которыми он должен был питаться в пути, и воду, чтобы можно было утолить жажду.
Назим обмотал флакон ремнем и привязал к поясу. Потом оба брата, взглянув на небо и увидев по расположению звезд, что полночь миновала, направились к утесу Черной реки и вскоре исчезли в лесу, покрывающем подножие горы с тремя вершинами. Однако в двадцати шагах от места, где происходил переданный нами разговор между братьями, из зарослей бамбука вдруг поднялся человек; его можно было принять за ствол одного из деревьев, среди которых он прятался. Словно тень проскользнув в чащу, он на секунду появился на опушке леса и, угрожающе махнув рукой в сторону братьев, когда они исчезли из виду, бросился в Порт-Луи.
Человек этот был Антонио-малаец; он решил отомстить Лайзе и Назиму и готовился исполнить свое намерение.
Теперь, как ни быстро бежал он на своих длинных ногах, мы, с позволения читателя, опередим его появление в столице Иль-де-Франс.
Глава IX
РОЗА ЧЕРНОЙ РЕКИ
Заплатив Мико-Мико за китайский веер, цену которого сообщил ей Жорж, девушка, на миг представшая перед нами на пороге, вернулась в дом в сопровождении гувернантки, в то время как ее слуга помогал торговцу убирать товар в корзины.
Весьма довольная сделанной покупкой, о которой, впрочем, она вскоре забыла, девушка подошла к дивану той ленивой и томной походкой, которая придает креолкам неизъяснимое очарование. Диван стоял в глубине прелестного маленького будуара, уставленного пестрым китайским фарфором и японскими вазами; стены его были обиты красивым ситцем, который жители Иль-де-Франс привозят с берега Короманделя и называют патна. Стулья и кресла, как это принято в тропических странах, были сделаны из бамбука, а два окна, расположенных друг против друга, выходили одно во двор, засаженный деревьями, другое на обширную террасу, и пропускали сквозь занавески, сплетенные из ветвей бамбука, морской ветерок и аромат цветов.
Как только девушка улеглась на диван, из клетки вылетел маленький, величиной с воробья, попугай с серой головкой и, усевшись на ее плече, стал клевать веер, которым забавлялась хозяйка, раскрывая и вновь закрывая его.
Однако мысли девушки были заняты не веером, как прелестен он ни был и как она ни радовалась ему. Погруженная в мечты, девушка ничего не замечала вокруг себя. Нежная улыбка озаряла ее лицо. Гувернантка, молча понаблюдав за своей воспитанницей, спросила:
- Что с вами, милая Сара?
- Со мной? Ничего, - ответила девушка, вздрогнув от неожиданности. Как видите, я играю с попугаем и с веером, вот и все.
- Да, вижу, вы играете с попугаем и с веером, но когда я потревожила вас, вы, похоже, думали не о них.
- О, Анриет, клянусь вам...
- Вы не привыкли лгать, и особенно мне, - прервала ее гувернантка. Зачем же вы говорите не правду?
Девушка залилась румянцем; мгновение поколебавшись, она сказала:
- Вы правы, дорогая Анриет, я думала совсем о другом.
- О чем же вы думали?
- Я думала о том, что это за молодой человек, который так вовремя появился и помог нам. Я никогда не встречала его раньше, наверное, он прибыл на корабле, доставившем сюда губернатора. А что, разве предосудительно думать о нем?
- Нет, дитя мое, здесь нет ничего дурного, но вы солгали мне, когда сказали, что думаете о другом.
- Я поступила нехорошо, простите меня, - сказала девушка.
И она потянулась прелестной головкой к гувернантке, которая поцеловала ее в лоб.
Обе на мгновение замолчали, но так как Анриет, будучи строгой англичанкой, не могла допустить, чтобы ее воспитанница слишком долго предавалась воспоминаниям, и так как Сара тоже чувствовала неловкость от затянувшегося молчания, - обе одновременно решили поговорить о чем-либо другом. На этот раз первой заговорила Сара:
- Что вы хотели сказать, милая Анриет?
- Но ведь и вы, Сара, начали что-то говорить. Что вы сказали?
- Я желала бы знать, как новый губернатор, что, он молодой?
- А если молодой, вы будете довольны, не так ли, Сара?
- Конечно. Если он молодой, он будет устраивать праздники, давать обеды, балы, и это оживит наш скучный Порт-Луи, где всегда так уныло. О, в особенности балы! Если бы он устроил прием!
- Вы ведь очень любите танцевать, дитя мое?
- Люблю ли я танцевать! - воскликнула девушка.
Анриет улыбнулась.
- Разве неприлично любить танцы? - спросила Сара.
- Неприлично, Сара, всему предаваться с такой страстностью, как это делаете вы.
- Чего же ты хочешь, милая Анриет, - сказала Сара ласковым, полным очарования тоном, к которому она при случае умела прибегнуть. - Такой уж у меня характер: я люблю или ненавижу и не умею скрыть ни ненависть, ни любовь.
Разве ты сама не говорила мне, что скрытность - большой недостаток?
- Конечно, но неспособность скрывать свои чувства и безудержно предаваться желаниям, я бы даже сказала - инстинктам, - далеко не одно и то же, - ответила серьезная англичанка, которую смущали откровенные рассуждения ее воспитанницы, так же как ее неудержимые порывы.
- Да, я знаю, вы часто говорили мне это, милая Анриет; я знаю, что женщины в Европе, те, кого называют порядочными, нашли нечто среднее между откровенностью и скрытностью - сдержанность. Но, милая бонна, от меня нельзя слишком многого требовать, я ведь не цивилизованная женщина, а маленькая дикарка, выросшая среди дремучих лесов, на берегах Большой реки. Если то, что я вижу, мне нравится, я желаю, чтобы это мне принадлежало. Видите ли, Анриет, меня немного избаловали, и я стала своевольной. Что бы я ни просила, мне ни в чем не отказывали, а если и отказывали, я брала сама.
- И что же при таком отличном характере будет, когда вы станете женой Анри?
- О, Анри покладистый юноша; мы уже условились, что я буду позволять ему делать все, что он захочет, и сама буду делать все, что пожелаю. Не правда ли, Анри? - продолжала Сара, повернувшись к двери, которая в этот момент открылась, чтобы впустить господина де Мальмеди и его сына.
- В чем дело, дорогая Сара? - спросил молодой человек, подойдя и целуя ей руку.
- Правда, что, если мы поженимся, вы никогда не будете мне противоречить и будете делать все, что я захочу?
- Черт, - сказал де Мальмеди, - вот так женушка, она заранее ставит условия!
- Правда, - продолжала Сара, - что, если я все еще буду любить балы, вы будете сопровождать меня на них и ждать, а то ведь эти противные мужья потанцуют немного и уходят. При вас я смогу петь, сколько захочу, удить рыбу? А если мне захочется красивую шляпу из Франции, вы мне купите ее? Нарядную шаль из Индии? Красивую арабскую или английскую лошадь?!
- Конечно, - улыбаясь, произнес Анри. - Что до арабских лошадей, то мы сегодня видели двух очень красивых, и я рад, что вы их не видели: они не продаются, и если бы вам случилось захотеть их, я не смог бы их вам подарить.
- Я их тоже видела, - сказала Сара, - они, наверное, принадлежат молодому иностранцу, брюнету с чудесными глазами.
- Однако, Сара, - сказал Анри, - вы, кажется, обратили внимание больше на всадника, чем на его лошадь?
- Да нет, Анри, всадник подошел и заговорил со мной, а лошадей я видела издали, они даже не ржали.
- Как, этот юный фат заговорил с вами, Сара? По какому же поводу?
- Да, по какому поводу? - повторил господин де Мальмеди.
- Во-первых, - сказала Сара, - я не заметила в нем ни капли фатовства, да вот наша Анриет была со мной, она тоже не заметила в нем самодовольства. По какому поводу он заговорил со мной? О боже мой, по самому естественному поводу. Я возвращалась из церкви, а у дверей дома меня ждал китаец с корзинами, полными всякой всячины. Я спросила у него, сколько стоит вот этот веер... Посмотрите, какой он красивый, Анри.
- Ну, и что же дальше? - спросил де Мальмеди. - Все это не объясняет нам, почему этот человек заговорил с вами.