— О чем вы спрашиваете и что вы хотите, дорогой друг? — спросил Пьер Мюнье.
— Вы должны знать, чего он хочет, отец: он хочет, чтобы я не попал в руки белых, и спрашивает меня, чувствую ли я себя достаточно хорошо, чтобы меня можно было перенести в Большие леса.
— Перенести тебя в Большие леса! — воскликнул старик. — Такого слабого, нет, это невозможно.
— Но ведь другого выхода нет, отец, иначе меня арестуют у вас на глазах, и…
— Что им нужно от тебя? Что они могут тебе сделать? — спросил встревоженный Пьер Мюнье.
— Они желают, отец, расправиться с ничтожным мулатом, осмелившимся бороться против них и, может быть, в какой-то момент заставившим их дрожать от страха. Что они могут со мной сделать?! О! Самую малость, — улыбаясь произнес Жорж, — они могут отрубить мне голову в Зеленой долине.
Старик побледнел и задрожал всем телом, охваченный негодованием. Затем он поднял голову и, глядя на раненого, прошептал:
— Схватить тебя, отрубить тебе голову, отнять от меня моего мальчика, убить его, убить моего Жоржа! Только за то, что он красивее их, смелее их, образованнее… Пусть-ка они придут сюда!..
И с отвагой, на которую еще пять минут назад казался неспособным, старик ринулся к карабину, пятнадцать лет висевшему без применения на стене, схватил его и воскликнул:
— Да, да! Пусть придут и тогда поглядим! Вы лишили бедного мулата всего, господа бледнолицые, — лишили его самоуважения. — Он помолчал. — Если даже вы лишили бы его жизни, то и тогда он не произнес бы ни слова, но вы хотите отнять у него сына, чтобы посадить в тюрьму, чтобы пытать его там, отрубить ему голову! Ну, господа белые, приходите, и тогда посмотрим. Пятнадцать лет в нас зреет ненависть; приходите же, настало время свести с вами счеты!
— Прекрасно, дорогой отец, прекрасно! — воскликнул Жорж, приподнявшись на локте, лихорадочно блестящими глазами глядя на старика, — прекрасно! Теперь я узнаю вас!
— Итак, решено, в Большие леса, — сказал старик, — и посмотрим, осмелятся ли они преследовать нас. Да, сын, отправляйся; лучше быть в Больших лесах, чем в городе. Там над нами бог; пусть всевышний видит и судит нас. А вы, друзья, — продолжал мулат, обращаясь к неграм, — ведь вы всегда считали меня хорошим хозяином?
— О да! Да! — в один голос воскликнули негры.
— Разве вы не говорили много раз, что преданы мне не как рабы, а как родные дети?
— Да, да!
— Так вот, настал час, когда вы должны доказать мне свою преданность.
— Приказывайте, хозяин, приказывайте!
— Входите, входите все! — Комната наполнилась неграми. — Знайте, — продолжал старик, — мой сын решил спасти вас, дать вам свободу, сделать вас людьми; вот какое вознаграждение он получил. Но это еще не все; они, белые, хотят отнять его у меня, раненного, в крови, умирающего. Хотите его защитить, спасти его, решитесь ли вы умереть за него и вместе с ним?
— Да, да! — закричали все.
— Тогда в Большие леса, в Большие леса, — произнес старик.
— В Большие леса! — повторили негры.
Вслед за тем люди подняли сплетенные из веток носилки к дивану, на котором лежал Жорж, перенесли на них раненого, четыре негра ухватились за ручки и вынесли Жоржа из дома.
Их сопровождал Лайза, за ним следовали все негры; Пьер Мюнье вышел последним, оставив дом открытым, брошенным, безлюдным.
Колонна из двухсот негров продвигалась по дороге, ведущей от Порт-Луи в Большой порт; спустя некоторое время колонна повернула направо и поспешно приблизилась к подножию Средней горы, направляясь к истоку Креольской реки.
Прежде чем зайти за гору, Пьер Мюнье, замыкавший колонну, поднялся на холм и в последний раз обратил взор в сторону покинутого им прекрасного дома. Перед его глазами раскинулась богатая плантация тростника, маниока и маиса, роскошные заросли памплемуссов, на горизонте высились величественные горы, обрамлявшие его поместье, подобно гигантской стене. Он подумал, что понадобилось три поколения честных, трудолюбивых людей, каким был он сам, чтобы на этой первозданной земле создать рай. Вздохнув и смахнув слезу, он поспешил к носилкам, где его ожидал раненый сын, ради которого он покидал родные места.
Глава XXIV. БОЛЬШИЕ ЛЕСА
Занимался день, когда группа беглецов достигла истоков Креольской реки; лучи солнца с востока осветили вершину Гранитной горы; пробуждалась жизнь леса. На каждом шагу у негров из-под ног выбегали танреки и спешили спрятаться в норы; обезьяны прыгали по ветвям, цепляясь за них хвостами, раскачиваясь, они с удивительной ловкостью прыгали с одного дерева на другое, укрываясь, в густой листве. С громким шумом взлетал глухарь, сотрясая воздух своими тяжеловесными крыльями, а серые попугаи, словно потешаясь над ним, игриво сопровождали его; появилась и другая птица — кардинал, подобный летящему пламени, быстрый, как молния, и сверкающий, как рубин. Природа, всегда молодая, беззаботная, всегда плодоносная, своей прозрачной тишиной и спокойной беспечностью являла вечный контраст людскому обществу с его волнениями и скорбями.
После нескольких часов ходьбы отряд сделал остановку на равнине у подножия Безымянной горы, невдалеке от протекавшей реки. Все проголодались; к счастью, по дороге люди успешно занимались охотой, некоторые палками забили танреков — для негров это настоящее лакомство, другие убили обезьян и глухарей. Наконец, Лайза подстрелил оленя, за которым погнались четыре негра, через час они доставили его в лагерь. Итак, пищи хватило на всех.
Лайза воспользовался стоянкой для того, чтобы перевязать раненого; по дороге он часто отдалялся от носилок, собирал травы или растения, целебные свойства которых были известны только ему. Когда пришли на стоянку, он смешал травы, положил собранный ворох в расщелину скалы и растер круглым камнем. Закончив это, он выжал из смеси сок, смочил им чистую тряпку и, сняв старую повязку, приложил новый компресс на двойную рану: к счастью, пуля не застряла в теле, а, попав под левое ребро, прошла насквозь и вышла наружу под бедром.
Пьер Мюнье с тревогой следил за этой операцией. Рана оказалась тяжелой, но не смертельной; можно было ожидать, что если не поврежден какой-либо жизненно важный орган, то выздоровление пойдет в этих условиях даже быстрее, чем оно шло бы под наблюдением городского врача.
Жорж, несмотря на боль, причиняемую перевязкой, даже не поморщился и старался, чтобы рука его, которую отец держал в своей руке, не дрожала.
Но вот перевязка была завершена, трапеза закончена; пришла пора продолжать путь. Большие леса приближались, но немногочисленный отряд шел медленно; несли раненого, и трудно было продвигаться по лесной местности; на пути, где проходил отряд, от самого дома оставался заметный след. В течение часа шли вдоль берега Креольской реки, затем свернули влево и оказались у опушки леса. На пути все чаще стали встречаться густые заросли мимозы, между деревьями высоко поднимались гигантские папоротники, с вершин, подобные змеям, зацепившимся за них хвостами, свисали лианы; это означало, что отряд проник в Большие леса.
Лес становился непроходимым, сближались стволы деревьев, папоротники обволакивали друг друга, а лианы создавали такие преграды, продираться сквозь которые становилось все более трудно, особенно тем, кто нес носилки. Жорж при виде очередных препятствий пытался встать на ноги, но всякий раз Лайза запрещал ему подниматься, а отец обращался к нему с такой нежной мольбой, что больной, не решаясь обидеть их, оставлял попытки сойти с носилок.
Вместе с тем трудности, встреченные беглецами в девственных лесах, служили как бы гарантией их безопасности, потому что те же препятствия должны были преодолеть преследователи — английские солдаты, которые не обладали сноровкой негров пробираться в лесах, а привыкли маршировать по Марсову полю.
В конце концов отряд подошел к такому дремучему лесу, по которому дальнейшее продвижение было невозможно.
Люди долго шли вдоль сплошной стены деревьев; пройти сквозь чащу можно было, лишь орудуя топором, но ведь через этот проход могли потом пройти преследователи!