По словам того же Никса, Лист в разговоре с ним подчеркнул лишь большую сдержанность, проявленную Шопеном в начале знакомства с Жорж Санд, но ничего не сказал про его «отвращение». Наоборот, Лист указал, что вскоре писательница, благодаря своим необычайным духовным дарам и привлекательной беседе, победила эту сдержанность. То же, как мы помним, случилось и с Мюссе.
Вообще в этих двух связях очень много общего, как справедливо замечает Никс. Оба были моложе Жорж Санд, оба были слабейшей стороной и т. д. Но между поэтом и музыкантом, – прибавим мы, – была и целая пропасть в нравственном отношении. И хотя Мюссе принадлежал по рождению к почти великосветской семье, а Шопен родился и вырос в скромной обстановке учителя и содержателя пансиона при Варшавском лицее, тем не менее, его гораздо более, чем Мюссе, надо назвать аристократом в лучшем смысле этого слова. Это был человек необычайно тонко развитый во всех отношениях, и по самой природе своей, и по семейным привычкам и воспитанию совершенно неспособный к пребыванию в каком бы то ни было грубом обществе, а тем более, к препровождению времени в тех низменных удовольствиях и сферах, куда так часто спускался Мюссе.
Среднего роста, стройный, с тонкими, длинными руками и крошечными ногами; темно-пепельные, переходящие в каштановые, мягкие волосы; светло-карие, скорее проницательные, чем меланхоличные глаза; орлиный нос, мягкая улыбка, слегка глуховатый голос, – и во всей осанке что-то до того благородное, неуловимо-аристократическое, что все незнакомые с ним принимали его за какого-нибудь магната, – таков был Шопен по внешности.
Изящество, даже изысканность манер и выражений; изящество в одежде, в обстановке, в меблировке комнат; отвращение к шумным спорам, к политическим кружкам, к богемскому laisser-aller, к безалаберности в жизни, к бесцеремонности в обращении, к безвкусию и пестроте или небрежности в одежде; пристрастие ко всему аристократическому, – доходившее почти до снобизма, ко всему внешне изящному – до восторгов перед каким-нибудь прекрасно сшитым или «с умением носимым» дамским платьем и до умения распознать, у первоклассного портного оно сшито или нет. Пристрастие к цветам, духам, китайским и севрским вазам, дорогой мебели в стиле Буль, к мягкого тона обивкам, к элегантным вечерам в узком кругу в каком-нибудь великосветском маленьком салоне, мягко освещенном, утопающем в полусумраке, во время которых лишь избранный кружок прелестных женщин и громко титулованных или носящих громкое историческое имя мужчин благоговейно внимал рассказывающему на фортепьяно свои думы поэту-музыканту. Таковы внешние привычки и атмосфера, в которой жил Шопен.
Изящество чувств и мыслей, душевная мягкость, общая возвышенность духовного строя и наклонность к идеализму; нежная преданность друзьям и родным в связи с горячей, болезненно-жгучей любовью к погибшей родине, с горькими сожалениями о ее блестящем прошлом; мечтательность и тонкий юмор; рыцарское отношение к женщинам и поглощающая любовь к своему искусству, к языку души своей – музыке, которая как бы объединила и служила выражением всех этих духовных элементов; оригинальность и резко выраженная индивидуальность гения в своих произведениях – и любовь ко всему гармоничному, смягченному, нерезкому, благородному, сдержанному, даже формальному – в произведениях чужой музыки, литературы или живописи, – таков был внутренний скрытый облик великого музыканта.
Если мы теперь заметим, что ко времени первого сближения с Шопеном демократически-социалистическое мировоззрение Жорж Санд почти окончательно уже определилось; что она, и на словах и на деле, постоянно высказывала свои симпатии к несчастной, страждущей, необразованной массе, и свое сочувствие ко всему, что должно было ускорить освобождение народа, провозглашение власти большинства; что она в это время совершенно уже отошла от знакомств своей юности, и от круга своих монастырских подруг, и от круга, к которому принадлежала по рождению и по связям бабушки и отца; что вращалась почти исключительно среди всевозможных трибунов, вожаков, философов, художников, актеров, писателей, утопистов, богемы и простолюдинов; не обращала внимания ни на свою, ни на чужую одежду,[33] еще весьма недавно ходила в мужской блузе, жилете и сапогах; была склонна к совершенной бесцеремонности в манерах; курила, говорила “ты” чуть ли не с первой встречи тем, с кем чувствовала себя по душе; допускала в своем присутствии иногда весьма вульгарные выражения, и даже сама в письмах к близким и в разговорах с ними любила пускать в ход бесцеремонные словечки, принятые в мастерских художников или у бесшабашных сынов театральных подмостков, – тогда мы скажем, что немудрено, если первое впечатление, произведенное Жорж Санд на Шопена, было не в ее пользу.
33
Ср. с ее ответом г. де Миркуру по поводу мнимой элегантности обедов в Ногане, о которой он распространялся в своей биографии Жорж Санд. То, что писали на эту тему Ламенне (в письмах к де-Витролю) и Гонкуры, тоже должно быть отнесено просто к злословию, – в первом случае к неистребимому презрению лица из духовенства к женщине вообще, злорадно повторяющего вздорные слухи о ее мнимых «нарядах», во втором – к известной любви Гонкуров ко всяким сплетням.