И наконец, о том, как за этими музыкальными вечерами следовали веселые ужины, причем пунш варился в серебряной чаше, и т. д. Вот эта-то «серебряная чаша» и сослужила нам великую службу для окончательного добытия истины и окончательного рассеяния всего того, что уже и Никсом подвергнуто было сомнению и критике при анализе этих самых «Воспоминаний» Шарля Роллина. А именно вот что нам достоверно известно. Когда, вскоре по напечатании «Воспоминаний» Роллина, Г-жа Морис Санд, у которой в те годы было на руках все ноганское хозяйство, в том числе все серебро и посуда, спросила Жорж Санд: «А где же теперь эта чаша?», – то писательница с улыбкой ответила: – «Душенька, она существовала лишь в воображении Шарля. Ничего подобного никогда не было, да и вообще почти ничего из того, что он пишет, не было». – «Но отчего же вы позволили все это напечатать, раз все это вздор?» – «Ах, милая моя, не все ли мне равно! А ему так нужны были деньги, когда он это писал»...[50]
Советуем раз и навсегда всем читающим доселе написанные биографии Шопена или статьи о нем, – исключая, конечно, книги Никса, и в особенности прекрасный труда г. Ф. Гёзика, – твердо помнить, что этих «серебряных чаш» в жизнеописаниях Шопена можно насчитать целые десятки, начиная с описания первой встречи Шопена и Жорж Санд, со всеми его «предчувствиями», «ярко освещенными лестницами», «коврами», «с запахами фиалок», «шуршанием шелкового платья», «высокой Лелией», опирающейся на рояль и «пожирающей пианиста своими черными глазами», и даже с таинственной цифрой 7, – заканчивающей 1836 г.(!!!) (ибо встреча-то была в этом году, а не в 1837) – и вплоть до описания последних минут его жизни включительно, с придвиганием рояля к постели умирающего и пением Дельфины Потоцкой (причем всякий автор утверждает, что она пела: один арию Моцарта, другой – Страделлы, третий – Беллини, четвертый – церковное). Категорическое заявление племянницы Шопена, бывшей с матерью при кончине великого музыканта, выяснило истину насчет всего этого. Скептик Никс совершенно прав, подвергая жесточайшей критике все доселе ходившие в публике эпизоды жизни Шопена и показания всех авторов.
Оговоримся, однако, и повторим то, что мы уже высказали во вступительной главе нашего труда, – а именно, что по отношению к Жорж Санд Никс зачастую совершенно несправедлив и подвергает сомнению и презрительной критике такие слова или строчки из ее писем, которые совершенно подобного отношения не заслуживают.[51] Кроме того, в ответ на часто расточаемый в адрес Жорж Санд упрек (будто бы с непривлекательной стороны рисующий ее) в том обстоятельстве, что в ее письмах с 1837 г. по 1847 г. чересчур мало говорится о Шопене, что-де показывает, какое небольшое место в ее духовной жизни он занимал, – в ответ на этот поистине неосновательный упрек мы обязаны теперь же сказать и повторить,[52] что почти все письма II-го тома «Корреспонденции» Жорж Санд напечатаны с большими пропусками и изменениями. А именно, главным образом выпущены целые строки и страницы, относящиеся к Шопену, свидетельствующие о глубокой привязанности Жорж Санд к ее другу, о ее нежной заботливости о нем, его жизни, его удобствах, о ее восторженном преклонении пред его сердцем, его добротой, и о полной семейственной и нравственной близости их жизни за эти годы. Должны сказать, что Морис Санд, исключив все эти места и страницы из «Корреспонденции» Жорж Санд вследствие своей личной нелюбви к Шопену, оказал своей матери весьма плохую услугу и дал возможность многим врагам ее еще раз пользоваться этим почти совершенным отсутствием даже имени Шопена в «Корреспонденции», как доказательством поверхностного и несердечного отношения Жорж Санд к великому музыканту.
Мы постараемся в течение нашего изложения воспроизвести все эти пропущенные страницы и места, – и читатель будет сам судить, насколько они важны для правильной оценки отношений между Жорж Санд и Шопеном.
Теперь мы может окончательно и спокойно обратиться к самому счастливому периоду этих отношений – к их началу, или к 1838 г.
Весной этого года Жорж Санд должна была, как мы уже говорили, довольно часто наведываться в Париж, по поводу своего последнего процесса с г. Дюдеваном. И вот к этому-то времени, по-видимому, и относятся первые главы ее романа с Шопеном, – те, как во всяком романе, самые завлекательные и для читателей, и для действующих лиц главы, когда еще все неясно, неизвестно, все находится еще im Werden, как говорят немцы, все идет вперед, волнует, обещает, пугает, а ничто еще не огорчает и не разочаровывает, а тем более не наскучивает своим убивающим однообразием.
50
Из неизданных писем самого Шарля Роллина и редактора «Temps», Шарля Эдмона (Хоецкого) к Жорж Санд и ее писем к ним и к Эд. Плошю видно, какое теплое и энергичное участие, свидетельствующее о неизменной дружбе к этому приятелю ее молодости, Жорж Санд оказала, когда Ш. Роллина обратился к ней (из Комо, в начале 1874 г.) с просьбой о помощи.
Строки письма Тургенева к Жорж Санд от 15 апреля 1874 г. (Halpérine-Kaminsky: «Ivan Tourgueniew daprés sa correspondence avec ses amis français». Paris. Charpentier». 1901.):
«Дорогая М-м Санд, едва получив Ваше письмо, я тотчас написал другу Плошю, прося его познакомить меня с г. Роллина. Я буду очень счастлив предоставить себя в его распоряжение для чего ему только угодно. Я пробежал его перевод, который очень хорош. Плошю, верно, приведет его ко мне завтра вечером»... и т. д.
относятся именно к Шарлю Роллина и его переводам с русского, а вовсе не к г. Морису Роллина, сыну Франсуа и впоследствии известному поэту, – как утверждает в примечании г. Гальперин Каминский. К нему же относятся строки письма Тургенева к Жорж Санд от 9 апреля 1875 г.: «ce bon Rollinat s’est débulozé»... То есть, что Роллина прекратил свою работу у Бюлоза в «Revue des deux Mondes».