Старый бабушкин дом и аллеи парка защищали от жизни лучше, чем слава знаменитой писательницы. Полноправная помещица еще реальнее ощущала свои обязанности матери и хозяйки, и тем тягостнее и противоречивее делалась принесенная из прошлого связь ее с Мишелем. Когда наконец удалось скинуть и ее, окончательно умер бунтующий мальчишка Жорж и совершилась кристаллизация характера зрелого писателя.
Аврора Дюдеван счастливо нашла самое себя.
Покончив с увлеченьем политикой, она всецело перешла на служенье социалистическим идеалам, которые ничем не нарушали мирного течения ее жизни и поддерживали ее оптимизм. Сен-симонистская теория прогресса являлась тем бальзамом, который залечивал раны, наносимые ей зрелищем человеческих страданий и несовершенства. Ей казалось, что глаза ее открылись и она могла откровенно начать любить жизнь все оправдывающей любовью, к которой так склонны здоровые и материально обеспеченные люди. Ее социальное сочувствие, как бы ни было оно искренно и горячо, оставалось в сфере наблюдений и рассудка; оно не захватывало и не сжигало ее; она никогда и не хотела быть сожженной, и мученичество, которое навязывала ей жизнь, было для нее отталкивающим, как болезнь.
Ее освобожденное от пессимизма творчество радостно себя заявляет. Она пишет новую версию «Лелии», где трагический конец героини заменяется светлым примирением с жизнью и проповедью принципиальной благотворительности.
Из-под ее пера выходит лучшее ее произведение «Мопра», где повесть о трагической страсти кончается победой над этой страстью. Перестав сама любить, она захотела и на любовь взглянуть глазами все оправдывающего оптимиста и, несмотря на свою молодость, старчески благословляла страсть при том условии, что эта страсть благородна и в конечном своем результате ведет человека к благоразумному обновлению. Любовь к природе, столь много раз ею воспетая, и та меняет свою окраску. Жорж Санд не хочет больше скал, обрывов и висящих над безднами развалин, ее глаза с лаской отдыхают на плоском беррийском пейзаже. Ей хочется сказать всем людям: «Любите друг друга». Ее натуре противна ненависть. Она хочет верить в спокойное и веселое добро, служение которому обрекает к тихому проповедничеству без борьбы. Будущая республика представляется ей именно царством этого тихого добра.
Она пишет роман «Симон», в котором рисует разрешение классовых противоречий силой человеческого доверия и любви: республиканец, любящий аристократку, своим примером и убеждениями приводит возлюбленную к признанию равенства людей и к отказу от своих наследственных привилегий.
Будем добрыми! Таков лозунг доброй, нетребовательной помещицы. Она пишет графине д'Агу:
«Великие люди мне по горло надоели. Пусть их высекают из мрамора, отливают из бронзы и больше не говорят мне о них. Да сохранит нас бог от них. Оставайтесь доброй, даже глупой, если хотите!»
Наконец в счастливой гармонии творчество ее может слиться с ее вкусами и характером. Возраст, положение, заработанная слава дают ей право на эту роскошь. Друзей, которые бы поддержали ее новое отношение к жизни, она легко находит. Это прежде всего Франц Лист и графиня д'Агу, которые веселы и счастливы и охотно вместе с ней верят в добро; это Генрих Гейне, который любит смеяться и за смехом которого она не скоро начинает чувствовать озлобление и сарказм; это Мицкевич, пламенному патриотизму которого ей так легко сочувствовать на правах республиканки, но главным образом это философ Пьер Леру.
Когда-то она считала Сент-Бева своим духовным руководителем. Сент-Бев оказался пассивным созерцателем, хладнокровным советчиком и по существу ни во что не верящим человеком.
Пьер Леру родился в 1798 году в Париже, в бедной семье и прошел тяжелую школу жизни. Он пытался получить образование, перепробовал целый ряд профессий — от простого каменщика до типографского служащего, с самых ранних лет был обременен огромной семьей и преследуем материальными затруднениями. Леру принадлежал к тем натурам, которых неудачи не в силах сломить и озлобить. Он никогда не бунтовал и не шел напролом; когда обстоятельства обрушивались на него, он торопился сдаться и не боялся признавать себя побежденным. Оптимистическая философия, которую он проповедовал, служила ему прекрасной опорой. Бессмертие души, прогресс, совершенствование личности, превращающейся после смерти в новую человеческую единицу, — таковы были его основные тезисы.
«Душа человека бессмертна. Бессмертие человеческих душ неразрывно связано с развитием и нашего человеческого рода; мы, живущие, не только сыновья и потомство живших прежде нас людей, но в сущности мы сами суть эти поколения и только таким образом будем жить вечно и бессмертно. В течение своей земной жизни каждая отдельная личность должна непременно прогрессировать. Прогресс человечества бесконечен и непрерывен. Он является результатом усилий, трудов и побед всех его составных элементов, потому всякий человек обязан трудиться по мере сил и способностей, ибо таким образом он не только в течение своей жизни будет хорошим и полезным членом общества, но, кроме того, возродившись в человечестве к новому существованию, он поднимется уже ступенью выше, чем в первое свое существование. Поэтому всякий человек, стремясь к совершенству, прогрессируя, исполняет свой долг и перед самим собой и перед всем человечеством».
Сент-Бев еще в 35-м году указал Жорж Санд на Леру. Она позвала Леру к себе, и он живо откликнулся на зов знаменитой писательницы. Жорж Санд сразу очаровалась им. Он облек в систему мысли, которые давно бродили у нее в голове. Проповедь его была проста и доступна; жизненные советы совершенно конкретны. В его учении революционность соединялась с религиозностью и мистицизмом и следовательно полноценно отвечала всем душевным требованиям Жорж Санд. Его доктрина требовала отречения от счастья и личного усовершенствования. Жорж Санд давно уже тяготилась страстями и была в течение всей жизни занята вопросами добродетели и самооправдания. В жизненном обиходе предписывалась благотворительность — Жорж Санд всегда стремилась быть утешительницей и сестрой милосердия. Мистицизм и религиозные надежды придавали доктрине тот оттенок поэтического благодушия, без которого она не могла принять ни одной философской теории.
«Я убеждена, — писала Жорж Санд, — что когда-нибудь Леру будут читать, как читают «Общественный договор». В период моего скептицизма, когда я, потеряв голову от горя и сомнений, писала «Лелию», я поклонялась доброте, простоте, учености и глубине Леру, но я не была убеждена. Я смотрела на него, как на человека, который введен в обман собственной добродетелью. Я пришла в этом отношении к совершенно обратному мнению, так как, если во мне есть хоть капля добродетели, я ею обязана ему».
Дружеский союз был заключен и дал Жорж Санд тот душевный мир, которого она тщетно искала до сих пор у своих возлюбленных или случайных друзей. Роль благодетельницы великого человека напрашивалась сама собой. Жорж Санд приняла ее радостно. Леру с простодушием неделового человека и философа принимал ее материальную помощь и заботы. Он дал ей большое счастье; он раскрыл ее собственную сущность. Жорж Санд не хотела видеть мелочных недостатков своего друга. То, что он сумел ей дать, ей ничто не могло заменить. Леру был для нее воплощением покоя и самоуважения. Приняв его, она внутренне приняла душевную зрелость, отказ от исканий.
В 38-м году, в момент окончательно совершившегося перелома, Жорж Санд приняла в Ногане дорогого ей гостя. Этот гость — Онорэ Бальзак был одним из самых остро-наблюдательных ее современников. Они провели вместе несколько дней. Этого было достаточно для того, чтобы Бальзак мог дать блестящую характеристику «своего друга».
«Я прибыл в Ноган, — писал он Ганской, — в субботу, на 4-й неделе поста и нашел своего друга Жорж Санд в халате, курящей послеобеденную сигару у камина, в громадной, пустой комнате. На ней были хорошенькие желтые туфли, украшенные бахромой, кокетливые чулки и красные панталоны. Это все с точки зрения нравственности. С физической же точки зрения она отрастила себе двойной подбородок, как каноник. У нее нет ни одного седого волоса, несмотря на ее ужасающие несчастья; ее смуглый цвет лица не изменился, ее прекрасные глаза так же блестящи; она имеет все такой же глупый вид, когда она думает, ибо, как я ей и сказал, понаблюдав ее, — вся ее физиономия заключается в глазах. Она около года уже живет в Ногане, очень печально и страшно много работая. В глубоком уединении она осуждает одинаково и брак, и любовь, потому что испытала в них разочарование. Мужчина, который был бы по ней, редок — вот и все. Он тем более будет редким, что она не любезна, а следовательно ее лишь с трудом можно полюбить. Она мальчишка, она художник, она выдающийся человек, она великодушна, преданна, целомудренна; у нее крупные мужские черты — ergo она не женщина. Рядом с нею, беседуя с ней в течение трех дней, я ничуть не испытывал приступов той поверхностной влюбленности, которую во Франции и в Польше принято проявлять относительно каждой женщины.