«Как хорошо, что ваша гостиная тепла, что ваш ноганский свет мягок и что молодежь веселится, как на масленице…
Поблагодарите, пожалуйста, Маркиза за то, что он обнюхивает мою дверь. Будьте здоровы и счастливы. Напишите мне, когда вам что-нибудь понадобится…
Я убежден, что и портреты, висящие в гостиной, смотрят на вас подобающим образом. Веселитесь, как можно лучше. Здесь, как я вам писал прошлый раз, лишь болезни за болезнями. Я здоров, но не имею храбрости отойти от камина ни на минуту».
Как некогда, расставшись с Мюссэ, так и теперь Жорж Санд сводит свою роль любящей матери к беспокойствам о здоровье Шопена. Она поручает его заботам общих друзей, пишет ему письма, обещает скорое свидание; в перспективе лето, которое, как и всегда, Шопен должен провести с семейством Санд в Ногане.
Между тем в глубокой тайне от своего друга она старается залечить раны, нанесенные ее семейному благополучию. В отсутствие Шопена все упрощается, и его проницательная насмешливость не мешает больше мещанским хлопотам об устройстве дочери. К весне 47-го года, сменившая нескольких женихов Соланж, становится наконец женой скульптора Клезенже.
Эта зима, эти хлопоты, этот торопливый брак, которому предшествовали смутные слухи о готовящемся похищении Соланж женихом, тайна, которой окружались все происходящие в Ногане события, и наконец открытый разрыв с дочерью тотчас после заключенного ею брака, Жорж Санд в своих письмах и дневниках не захотела никому рассказать. Болезненное чувство неясной вины перед Шопеном, неполной правоты перед дочерью мешали ей быть откровенной. В ее семье произошли скандалы, интриги, безобразные сцены ревности, денежные счеты. Она вовремя задернула занавес. Семейная трагедия принадлежала к тому разряду трагедий, который не увенчивает новыми лаврами героиню.
Не открывая подлинных причин происходящего, не описывая даже поводов, вызывающих драматические события, она в своих письмах стремится только к одному, к самооправданию.
«Что я вынесла от Соланж со времени ее свадьбы, — пишет она своему другу м-ль де Розьер, — невозможно передать. Сколько во всем этом у меня было терпения, внутреннего милосердия и скрытого страдания, вы одна можете оценить, потому что вы знаете, что я от нее переношу с тех пор, как она на свете. Эта холодная, неблагодарная и злобная девочка отлично разыгрывала комедию вплоть до дня своей свадьбы. Муж был заодно с нею. Но едва сделавшись обладателями независимости и денег, они сняли маску и вообразили, что они будут мной повелевать, разорять и мучить, сколько угодно. Мое сопротивление привело их в ярость, и поведение их сделалось неслыханным. У нас здесь чуть не перерезали друг другу горло».
Порвав с матерью, Соланж вернулась в Париж. Как мать искала опоры, поддержки и оправданий в сердцах преданных ей друзей, так и Соланж чувствовала необходимость в союзниках. Ей, молодой женщине без всякого общественного положения, было нелегко их найти.
Шопен был оскорблен тайной, которой Жорж Санд окружила сватовство Клезенже, он был оскорблен откровенным опасением его вмешательства в семейные отношения, он был оскорблен приговором на медленное умирание, который Жорж Санд произнесла его любви. Он сознавал, что возрождение любви невозможно, надежды его угасали.
Старинный друг Соланж учитывала его состояние. Они оба были изгнаны из Ногана, им обоим был предпочтен Морис, им вменялись в вину одни и те же преступления. Шопен знал по опыту, сколько холодной рассудочности скрывалось за неизменной формальной правотой Жорж Санд. С упоением мести, безрассудно и решительно Шопен стал на сторону Соланж и раскрыл ей свои двери. Обиженные одним и тем же человеком, изгнанники почувствовали себя, больше чем когда бы то ни было, друзьями.
Условием для продолжения отношений Жорж Санд ставила своим друзьям прекращение отношений с четой Клезенже. Первым, нарушившим этот приказ, был Шопен. Повод к разрыву был найден. Правота, как всегда, оставалась на стороне Жорж Санд.
«Я нахожу великолепным, — пишет она м-ль де Розьер, — что Шопен видится, посещает и одобряет Клезенже. И это Шопен! Мой самый верный и преданный друг. Я более решительно ничего не хочу о нем слышать, а вас прошу сказать мне правду о его здоровье и ничего более. Остальное меня вовсе не интересует и мне не приходится сожалеть об его привязанности».
В 48-м году, когда Жорж Санд переживала новый яркий жизненный этап политических иллюзий и увлечений, она в последний раз встретилась с Шопеном на лестнице у м-м Марлиани. Предсказание многолетия принцу Каролю оказалось лживым. Принц Кароль угасал. Лукреция Флориани была полна жизни.
Жорж Санд писала:
«Я пожала его дрожащую, ледяную руку… Я хотела поговорить с ним. Он поспешно удалился».
Глава одиннадцатая
Накануне 48-го года
Дружба с Леру поставила перед Жорж Санд во всей остроте социальный вопрос. Не надо было быть особенно глубоким социологом, чтобы ощутить все возраставшую глубину классовых противоречий. Эти классовые противоречия начинали тревожить в середине 40-х годов даже самых близоруких политиков. Поиски лекарства против общественного зла, понимаемого буржуазными либералами, как угроза новых беспорядков, социалистами — как ненормальность общей структуры общества, правительством — как растущая в парламентских кругах оппозиция, эти поиски для Жорж Санд и для ее друга Пьера Леру очень быстро увенчались успехом.
В теории прогресса и постепенного совершенствования человечества никакого или почти никакого места не уделялось вооруженной революционной борьбе. Жорж Санд не могла не признавать революцию злом. Воспитание человечества ей казалось более верным путем прогресса, чем восстание с оружием в руках. В «Консуэло» она с оговорками признала за угнетенными право на такие вспышки при условии, однако, чтобы эти вспышки были как можно менее кровопролитны и чтобы победители тотчас же великодушно прощали своих поверженных врагов. Но даже и эта революция на розовой воде казалась ей лишь отдаленным и мало вероятным исходом. Накануне 48-го года в накалившейся атмосфере ненависти, в окружении грозно растущих сил пролетариата ей грезилась идиллия мирного благовествования социализма и благодушные пути эволюции.
Республиканцев Луи Блана и Ледрю-Роллена, вожака итальянской революции Мадзини, Леру и Пердигье — она всех воспринимала в аспекте «друзей в социализме», не делая между ними особенно ярких различий. Социальный переворот ей казался вопросом далекого будущего, а средствами борьбы она в своем наивном благодушии считала только проповедь, преувеличивая ее воспитательное и преуменьшая ее революционизирующее значение.
Всегда решительная в своих действиях и неутомимо деятельная, Жорж Санд не могла удовлетвориться одним только сотрудничеством в «Независимом обозрении». Журнал обслуживал парижских подписчиков, а ее тяга к народным массам и обязанности помещицы убеждали ее в необходимости уделить большое внимание той части населения, с которой она непосредственно соприкасалась. В Ногане она проводила не меньшую часть года, чем в Париже. Как помещица она считала своим долгом опекать и просвещать своих крестьян. Выросшая в Берри, она была патриоткой своей провинции, а ее искренний, унаследованный быть может от матери, демократизм еще со времен супружества с Дюдеваном толкал ее на сближение с крестьянством. Вместе со своими земляками беррийцами Плане, Дютейлем и Жюлем Неро она задумала созданье местной газеты. Цели у этой газеты были те же, что и у «Независимого обозрения» — проповедь христианского социализма. С 1844 года стал издаваться «Эндрский просветитель», в котором Жорж Санд принимала деятельное участие.