— Это вы сейчас кричали? — спросил путешественник.
— Да, сударь, — ответствовал молодой человек.
— А почему вы кричали?
— Потому что… — и юноша умолк в нерешительности.
— Потому что?.. — повторил путешественник.
— Сударь, — вымолвил молодой человек, — в одноколке была дама?
— Да.
И глаза Бальзамо устремились на карету, словно желали проникнуть сквозь толщу ее стенок.
— А к колесу кареты была привязана лошадь?
— Да, и я не понимаю, черт возьми, куда она делась?
— Сударь, дама, сидевшая в одноколке, ускакала на лошади, которая была привязана к колесу.
Не проронив ни слова, ни звука, путешественник ринулся к одноколке и отодвинул кожаные шторки: молния, сверкнувшая в этот миг в небе, позволила ему увидеть, что экипаж пуст.
— Ад и преисподняя! — зарычал он, едва ли не заглушая гром, раскатившийся в это самое время; потом он бросил вокруг взгляд, словно искал средства устремиться в погоню, однако тут же убедился, что пуститься в погоню не на чем.
— Догонять Джерида на одной из этих кляч, — проговорил он, качая головой, — это все равно что посылать черепаху в погоню за газелью… Но я все-таки узнаю, где она, если только…
Он поспешно и с тревогой сунул руку в карман куртки, извлек небольшой бумажник и раскрыл его.
В одном из отделений бумажника обнаружился сложенный лист бумаги, а в бумаге — черный локон.
При виде этого локона лицо путешественника прояснилось, и сам он — во всяком случае внешне — успокоился.
— Ну что ж, — выдохнул он, проведя по лбу рукой, по которой тотчас же заструился пот, — ну что ж, ладно. А она ничего не сказала вам, уезжая?
— Да, сударь, сказала.
— И что же?
— Велела передать вам, что оставляет вас не из ненависти, а из страха; она, мол, добрая христианка, а вы, напротив того…
Молодой человек заколебался.
— А я, напротив того? — повторил путешественник.
— Не знаю, следует ли мне передавать слово в слово…
— Да передайте же, черт вас побери!
— А вы, напротив того, атеист и неверующий, и нынче вечером Господу угодно было послать вам последнее предупреждение; она, дескать, вняла этому предупреждению и заклинает вас также к нему прислушаться.
— И это все, что она вам сказала?
— Да, все.
— Что ж, поговорим теперь о другом.
И на челе путешественника изгладились, казалось, последние следы тревоги и огорчения.
Молодой человек следил за всеми этими движениями сердца, отражавшимися на лице собеседника, с любопытством, свидетельствовавшим о том, что ему также не чужда известная доля наблюдательности.
— А теперь скажите, мой юный друг, — произнес путешественник, — как вас зовут?
— Жильбер, сударь.
— Просто Жильбер? Наверное, это только имя, данное вам при крещении?
— Это моя фамилия.
— Превосходно! Мой любезный Жильбер, само Провидение послало мне вас на выручку.
— К вашим услугам, сударь, и если я чем-нибудь могу вам помочь…
— То и поможете, благодарю вас. Да, знаю: в ваши годы люди находят удовольствие в помощи ближним: впрочем, услуга, в которой я нуждаюсь, невелика: я попрошу вас всего-навсего указать ночлег на эту ночь.
— Да вот хотя бы эта скала, — отвечал Жильбер, — под ней я спасался от грозы.
— Да, но я предпочел бы какое-нибудь жилище, — возразил путешественник, — и чтобы там нашлись добрый ужин и удобная постель.
— Это труднее.
— А далеко отсюда до ближайшей деревни?
— До Пьерфита?
— Ближайшая деревня зовется Пьерфит?
— Да, сударь, и до нее примерно полтора лье пути.
— Полтора лье в такую темень, в грозу, с этими двумя клячами? Насилу за два часа доберемся. Ну-ка, мой юный друг, поразмыслите хорошенько, нет ли какого-нибудь жилья поблизости?
— Замок Таверне, до него шагов триста, не больше.
— Вот как! Почему же… — начал путешественник.
— Что, сударь? — изумленно переспросил молодой человек.
— Почему вы мне сразу о нем не сказали?
— Но замок Таверне — не постоялый двор.
— В нем живут?
— Да, конечно.
— Кто?
— Разумеется, барон де Таверне.
— А кто таков барон де Таверне?
— Отец мадемуазель Андреа, сударь.
— Очень рад это услышать, — улыбаясь, возразил путешественник, — но я хотел спросить, что за человек этот барон.
— Сударь, он старик лет шестидесяти или шестидесяти пяти; по слухам, прежде он был богат.