— Увы! То же самое сказал мне ваш бедный двоюродный прадед, шевалье Луи де Роган, когда я прощался с ним в Бастилии у подножия эшафота, на который он столь бесстрашно взошел.
— Он вам так сказал? Что вы — проницательный человек?
— Да, и к тому же что я умею читать в сердцах. Я ведь предупреждал, что шевалье де Прео его предаст. Он не хотел меня слушать, но все вышло по-моему.
— Вы видите большое сходство между мной и моим предком? — побледнев, спросил кардинал.
— Я только хочу напомнить вам, монсеньер, что вы должны быть очень осмотрительны, когда будете добывать прядь волос из-под короны.
— Куда бы мне ни пришлось за нею отправиться, вы ее получите, сударь.
— Отлично. Вот ваше золото, принц; надеюсь, вы больше не сомневаетесь в том, что это и в самом деле золото?
— Дайте мне перо и бумагу.
— Зачем, монсеньер?
— Чтобы написать расписку в получении ста тысяч экю, которые вы столь любезно дали мне в долг.
— Полно, монсеньер, зачем мне ваша расписка?
— Я часто делаю долги, мой дорогой граф, но имейте в виду: я никогда не беру деньги просто так.
— Как вам будет угодно, принц.
Кардинал взял со стола перо и необычайно крупным и неудобочитаемым почерком написал расписку, орфография которой заставила бы сегодня ужаснуться даже экономку ризничего.
— Так будет хорошо? — протягивая бумагу Бальзамо, спросил кардинал.
— Превосходно, — даже не взглянув на нее, ответил граф и положил лист в карман.
— Вы не хотите ее прочесть, сударь?
— У меня есть слово вашего высокопреосвященства, а слово Роганов стоит больше любого заклада.
— Граф, — проговорил кардинал с полупоклоном, что со стороны человека его положения значило немало, — вы весьма любезны, и, коль скоро я не могу сделать вас своим должником, прошу не лишать меня удовольствия оставаться вашим.
Поклонившись в свою очередь, Бальзамо дернул за сонетку, и на пороге появился Фриц. Граф что-то сказал ему по-немецки, Фриц наклонился и, словно ребенок, которому нужно унести восемь апельсинов, немного неловко, но без видимых усилий поднял восемь слитков, обернутых в очески.
— Этот малый — настоящий Геркулес! — воскликнул кардинал.
— Да, принц, он довольно силен, — отозвался Бальзамо. — Однако, истины ради, должен сказать, что с тех пор, как он у меня на службе, я каждое утро даю ему три капли эликсира, приготовленного моим ученым другом доктором Альтотасом. Эликсир уже начинает действовать, через год парень будет поднимать одной рукой восемьсот унций.
— Поразительно! Непостижимо! — пробормотал кардинал. — Я не смогу удержаться, чтобы не рассказать обо всем этом.
— Расскажите, ваше высочество, расскажите, но не забывайте, что тем самым вы обяжетесь собственноручно поджечь мой костер, если парламенту вдруг вздумается изжарить меня на Гревской площади, — со смехом ответил Бальзамо.
Он проводил именитого посетителя до ворот и распрощался с ним, не позабыв почтительно поклониться.
— Где же ваш слуга? Я его не вижу, — удивился кардинал.
— Он понес золото в вашу карету, монсеньер.
— Так он знает, где она?
— Под четвертым деревом направо по бульвару. Это я ему и сказал по-немецки, принц.
Кардинал воздел руки к небу и исчез во мраке. Бальзамо дождался Фрица и поднялся к себе, закрывая по пути все двери.
60. ЭЛИКСИР ЖИЗНИ
Оставшись один, Бальзамо подошел к двери Лоренцы и прислушался. Девушка дышала во сне ровно и спокойно. Тогда он приоткрыл маленькое окошечко, прорезанное в двери, и несколько минут смотрел на Лоренцу, предаваясь сладким и нежным мечтам. Затем, затворив окошко и пройдя через описанную нами комнату, которая отделяла покои Лоренцы от физического кабинета, поспешил к очагу. Он загасил его, открыв заслонку, выпускавшую тепло в трубу, и пустил воду из находившегося на террасе бассейна.
После этого граф аккуратно положил расписку кардинала в сафьяновый бумажник и пробормотал:
— Слово Роганов хорошо лишь для меня, а для них хорошо, когда известно, на что употребить монашеские золото.
Не успел он договорить, как три коротких удара в потолок заставили его поднять голову.
— Ага, меня зовет Альтотас, — проговорил граф.
Он проветрил лабораторию, тщательно прибрался, закрыл очаг, и тут снова послышались удары.
— Ему не терпится — это добрый знак.
Взяв длинный железный прут, он в свою очередь постучал, затем потянул за металлическое кольцо в стене; с помощью скрытой пружины с потолка лаборатории на пол опустился подъемный люк. Бальзамо встал посредине; люк, приведенный в действие другой пружиной, поднял свой груз так легко и плавно, как специальный подъемник в опере возносит к небесам богов и богинь, и ученик очутился у своего учителя.