Для романиста великие исторические события — то же самое, что гигантские горы для путешественника. Он их разглядывает. Крутится вокруг них, приветствует их мимоходом, но не преодолевает. Давайте же поразглядываем, покрутимся вокруг и поприветствуем внушительную церемонию бракосочетания дофина в Версале. Французский церемониал — это единственный источник, к какому в подобном случае можно обратиться.
В сущности, история, которую мы рассказываем, эта скромная спутница, следующая окольным путем за величественной историей Франции, не найдет для себя ничего интересного ни в пышности Версаля времен Людовика XV, ни в описании костюмов двора, челяди или епископских облачений. Давайте же предоставим церемонии идти своим чередом под жарким майским солнцем; давайте предоставим именитым приглашенным удалиться в молчании и обсуждать красоты спектакля, на котором они присутствовали, а сами вернемся к описываемым нами событиям и персонажам, представляющим в смысле историческом определенную ценность.
Утомленный празднованием и особенно обедом, который длился долго и представлял собою копию свадебного обеда Великого дофина, сына Людовика XIV, король удалился к себе в девять вечера и отпустил всех, кроме г-на де Лавогийона, воспитателя королевских детей. Этот герцог, большой друг иезуитов, которых он благодаря влиянию г-жи Дюбарри хотел вернуть к власти, считал свою задачу частично выполненной после женитьбы герцога Беррийского. Однако это было еще не самое трудное: г-ну воспитателю оставалось свершить образование пятнадцатилетнего графа Прованского и тринадцатилетнего графа д'Артуа. Граф Прованский был замкнут и своенравен, граф д'Артуа — ветрен и необуздан, да и дофин, обладая многими достоинствами, ценными в воспитаннике, был как-никак дофином, первым человеком во Франции после короля. Поэтому г-н де Лавогийон мог потерять много, утратив на него влияние, которое, возможно, собиралась завоевать женщина.
Поскольку король попросил его остаться, г-н де Лавогийон решил, что его величество, понимая тяжесть этой утраты, хочет ее как-нибудь возместить. Когда образование молодого человека завершено, воспитателя принято благодарить. Это побудило герцога де Лавогийона, человека весьма чувствительного, усугубить это свое качество: во время обеда он подносил к глазам платок, демонстрируя печаль по поводу утраты ученика. После десерта он даже разрыдался, но, оставшись наконец один, несколько успокоился. Просьба короля снова вызвала появление платка и слез.
— Подойдите ко мне, мой бедный Лавогийон, давайте побеседуем, — проговорил король, удобно усаживаясь в кресле-кушетке.
— К услугам вашего величества, — ответил герцог.
— Садитесь здесь, дорогой мой, вы, должно быть, очень устали.
— Садитесь, государь?
— Да, вот сюда, без церемоний.
С этими словами Людовик XV указал герцогу на табурет, поставленный таким образом, что свет падал прямо в лицо воспитателя, тогда как лицо короля оставалось в тени.
— Ну вот, дорогой герцог, воспитание и завершено, — начал Людовик XV.
— Да, государь. И Лавогийону остается лишь вздыхать.
— Прекрасное воспитание, ей-богу, — продолжал король.
— Вы слишком добры, ваше величество.
— Оно делает вам честь, герцог.
— Вы льстите мне, государь.
— Дофин, насколько я понимаю, — один из ученейших принцев в Европе?
— Полагаю, да, ваше величество.
— Хороший историк?
— Весьма.
— Прекрасный географ?
— Государь, дофин умеет вычерчивать карты, какие не под силу даже инженеру.
— Он умелый токарь?
— Ах, государь, как вы щедры на комплименты! Но токарному делу учил его не я.
— Неважно, он ведь в нем преуспел?
— И даже в совершенстве.
— В часовом деле тоже? Он так ловок!
— Изумительно, государь.
— Уже полгода все мои часы идут безукоризненно, словно колеса кареты. А ведь это он их регулирует.
— Это уже механика, государь, а в ней, должен признаться, я ничего не смыслю.
— Ну ладно, а математика? Навигация?
— Да, этими науками я всегда старался заинтересовать его высочество дофина.
— Он в них весьма силен. Однажды вечером я слышал, как он разговаривал с господином де Лаперузом[153] о тросах, вантах и бригантинах.
— Да, государь, это все морские термины.
— Он рассуждает о них, словно Жан Барт[154].
— Но он и в самом деле хорошо разбирается в морском деле.
— И всем этим он обязан вам.