— Сударь, первую ночь во Франции я провела в Страсбурге. Меня проводили в огромную комнату, а поскольку было темно, там горели свечи. И вот при свете свечей я увидела на стене потоки крови. У меня, однако, хватило храбрости подойти и со вниманием исследовать, что означает этот красный цвет. Оказывается, стена была завешена гобеленом, изображающим избиение младенцев. Искаженные лица, отчаянные взгляды, убийцы с пылающими глазами, сверкание мечей и секир, слезы, вопли матерей, стоны агонии рвались с этой стены, и в ней мне виделось нечто пророческое; я долго рассматривала ее, и она, казалось, оживала. Я оцепенела от страха и не могла спать. Ну, ответьте, ответьте, разве это не зловещее предзнаменование?
— Для женщины древности, возможно, да, но не для принцессы нашего века.
— Сударь, мать говорила мне, что наш век столь же чреват бедствиями, сколь небо, что вспыхивает у нас над головой, чревато серой, огнем и катастрофами. Вот почему я так боюсь, вот почему всякое предзнаменование кажется мне предостережением.
— Сударыня, трону, на который мы всходим, не грозят никакие опасности. Мы, короли, обитаем в заоблачных сферах. Мы попираем ногами молнии, и если они низвергаются на землю, то это мы мечем их.
— Увы, сударь, увы, мне было предсказано совсем иное.
— И что же это?
— Нечто ужасное, чудовищное.
— Предсказано?
— Верней, показано.
— Показано?
— Да, я видела, верьте мне, видела, и эта картина запечатлелась у меня в душе, запечатлелась так глубоко, что не проходит и дня, чтобы я не содрогалась, вспомнив ее, и не проходит ночи, чтобы я не увидела ее во сне.
— А вы не могли бы рассказать, что вы увидели? Или от вас потребовали сохранения тайны?
— Нет, не потребовали.
— Тогда расскажите.
— Слушайте же. Это невозможно описать. То была машина, поднятая над землей на чем-то наподобие эшафота, но на этом эшафоте были установлены две стойки, словно лестницы, и между этими стойками скользил нож, резак, топор. Я видела эту машину и, самое поразительное, видела свою голову, лежащую под ножом. Нож скользил между стойками, отделил мне голову от тела, и она покатилась и упала на землю. Вот, сударь, что я видела.
— Галлюцинация чистейшей воды, сударыня, — заявил дофин. — Я немножко знаком со всеми орудиями казни, с помощью которых исполняется смертный приговор, и можете быть уверены, ничего подобного не существует.
— О! — простонала Мария-Антуанетта. — Я не в силах избавиться от этого мерзкого воспоминания, хотя стараюсь как могу.
— Вы избавитесь от него, — заверил дофин, подойдя к жене. — Отныне рядом с вами любящий друг и верный защитник.
— Увы, — снова вздохнула Мария-Антуанетта и, закрыв глаза, опустилась в кресло.
Дофин еще приблизился к Марии-Антуанетте, и она почувствовала на щеке его дыхание.
В этот миг дверь, в которую вошел дофин, тихонько приотворилась, и любопытный жадный взгляд Людовика XV пронизал полумрак огромной комнаты, едва озаряемой двумя последними свечами, что, оплывая, догорали в золоченом канделябре.
Король уже открыл рот, видимо чтобы ободрить внука, как вдруг дворец огласился невыразимым грохотом, которому сопутствовала молния, обычно предшествующая грому; в ту же секунду столб белого пламени с зелеными проблесками низвергся на землю прямо перед окнами, разбив все стекла и сокрушив статую, стоявшую перед балконом, а затем с душераздирающим треском взлетел в небо и исчез, словно метеор.
Обе свечи погасли, задутые порывом ветра, ворвавшимся в комнату. Перепуганный дофин, шатаясь, попятился и прижался спиной к стене.
Дофина, полумертвая от страха, рухнула на молитвенную скамейку и замерла в оцепенении.
Людовик XV, решивший, что под ним сейчас разверзнется земля, в ужасе поспешил, сопровождаемый Лебелем, к себе в покои.
А в это время жители Версаля и Парижа, подобно стае вспугнутых птиц, разбегались во все стороны по дорогам, через сады и леса, преследуемые крупным градом, который, побив цветы в садах, листву на деревьях, рожь и пшеницу в полях, шиферные крыши и изящные скульптуры на зданиях, добавил к огорчениям еще и убытки.
Дофина, закрыв лицо ладонями, молилась и перемежала слова молитвы рыданиями.
Дофин с хмурым и бесчувственным видом глядел на воду, которая натекла в комнату через разбитые окна: в лужах, разлившихся по паркету, отражались синеватые высверки молний, которые вспыхивали без перерыва в течение нескольких часов.
Однако к утру все успокоилось, и с первыми лучами дня, скользнувшими по отливающим медью тучам, взору открылись опустошения, совершенные ночным ураганом.