Но для Жильбера было недостаточно мечтать, ему нужно было немедленно осуществить свои мечтания.
Впрочем, к нему быстро возвращались силы. Юность ведь так изобильна и богата. Через три дня, возбужденный горячечными мечтами, Жильбер чувствовал себя сильным как никогда.
Жильбер нашел, что Жан Жак Руссо, заперев его на ключ, избавил его от преодоления самой большой трудности — пройти в калитку дома, где жила м-ль де Таверне.
Действительно, калитка эта выходила на улицу Цапли. Жильбер же, запертый на улице Платриер, не имел возможности оказаться на улице Цапли, так что у него и не может возникнуть никаких затруднений по части открывания калиток.
Оставались окна.
Окно его мансарды выходило на край крыши, под которой была отвесная стена высотой в сорок восемь футов.
Только пьяный или совершенный безумец рискнул бы спуститься по ней.
«Нет, все-таки двери — это великое изобретение, — мысленно говорил себе Жильбер, кусая кулаки, — а философ Руссо сделал их недоступными для меня!
Проще всего выломать замок, но тогда прости-прощай надежда вновь вернуться в этот гостеприимный дом.
Я убежал из Люсьенны, убежал из Таверне и если теперь убегу с улицы Платриер, то, значит, обреку себя все время убегать, иными словами, встану на путь, на котором не смогу ни одному человеку посмотреть в глаза без опасений услышать упрек в неблагодарности или легкомыслии.
Нет, господин Руссо не должен ничего знать».
И, высунувшись из окошка, Жильбер продолжал размышлять:
«Держась за черепицу ногами и руками, этими природными инструментами свободного человека, я пройду по кровельному желобу, правда очень узкому, но зато прямому и кратчайшей дорогой доберусь, если, конечно, доберусь, до соседнего окна.
А оно выходит на лестницу.
Если же я не дойду, сорвусь, то упаду в сад и разобьюсь. Во флигеле услышат, выбегут, подберут мое тело, узнают и оплачут. О, это будет красивая, возвышенная и поэтичная смерть! Великолепная смерть!
Если же дойду, а я уверен, что дойду, то влезу через окно на лестницу. Там босиком спущусь на второй этаж, окно которого выходит тоже в сад, — это примерно пятнадцать футов над землей — и спрыгну.
Увы, но у меня нет сейчас необходимых сил, необходимой ловкости!
Да, но есть шпалера, можно спуститься по ней.
Нет, трухлявая решетка шпалеры сломается, и я полечу вниз, но не убьюсь, не погибну благородной и поэтической смертью, а предстану глазам хозяев испачканный известкой, в разорванном платье, то есть в самом постыдном виде, вроде воришки, полезшего в сад за яблоками. Нет, об этом невыносимо даже думать! Г-н де Таверне велит привратнику отстегать меня или Ла Бри — надрать мне уши.
Впрочем, тут есть десятка два шнуров, которые можно связать вместе, следуя дефиниции господина Руссо: „Сноп слагается из соломинок“.
Ну что ж, позаимствую-ка на одну ночь у госпожи Терезы эти шнуры, навяжу на них узлы, а когда доберусь до благословенного окна второго этажа, привяжу веревку к оконной решетке или к водосточному желобу и спущусь в сад».
Жильбер обследовал кровельный желоб, отвязал и промерил шнуры, на глазок прикинул высоту, и все это время его не покидала уверенность в своих силах.
Из шнуров он сплел надежную веревку, испробовал свои силы, подтягиваясь на одной из чердачных балок, и был страшно рад, что во время этих упражнений его лишь один раз вырвало кровью. Все это укрепило его решимость предпринять ночную экспедицию.
Чтобы надежнее провести г-на Жака и Терезу, он притворился совершенно больным и оставался в постели до двух часов, то есть до того времени, когда Руссо, пообедав, отправлялся на прогулку, с которой возвращался домой только вечером.
Жильбер объявил, что собирается проспать до завтрашнего утра.
На это Руссо ответил ему, что сегодня вечером он ужинает в городе и что он очень обрадован столь рассудительным поведением Жильбера.
На сем они расстались.
Чуть Руссо ушел, Жильбер опять снял шнуры и сплел на этот раз уже по-настоящему надежную веревку.
Потом снова прощупал кровельный желоб и черепицу, после чего до самого вечера наблюдал за садом.
72. ВОЗДУШНОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ
Подготовившись к вторжению во вражеский сад, поскольку именно так Жильбер именовал в мыслях дом де Таверне, он с глубочайшим вниманием опытного стратега, собирающегося дать сражение, обследовал из своего окна поле будущей битвы, но вдруг в этом безмолвном и, можно сказать, безжизненном доме произошло событие, привлекшее внимание нашего философа.