— Ну, что же вы?
— Да, я и сам… Знавал я одного колдуна…
— Неужто?
— Который оказал мне в свое время огромную услугу.
— Какую услугу, герцог?
— Он меня воскресил.
— Воскресил? Вас?
— Вот именно. Я был мертв, поистине мертв.
— Расскажите мне об этом, герцог!
— Тогда давайте спрячемся.
— Герцог, вы ужасный трус.
— Ничуть не бывало. Я просто осторожен.
— Здесь нам ничто не мешает?
— Мне кажется, ничто.
— В таком случае, рассказывайте! Рассказывайте!
— Ну что ж! Было это в Вене. Я тогда был посланником. Однажды вечером, под фонарем, я получил удар шпагой, пронзившей меня насквозь. Удар, нанесенный ревнивым мужем, был дьявольски пагубен для моего здоровья. Я падаю. Меня поднимают, видят, что я умер.
— Как это, умер?
— Да так, умер или дышу на ладан. Мимо идет колдун, он спрашивает, кого хоронят. Ему говорят, кто я такой. Он останавливает носилки, вливает в мою рану три капли какой-то жидкости, другие три капли вливает мне в губы. Кровь останавливается, дыхание возвращается, глаза мои открываются, и я исцелен.
— Это чудо Господне, герцог!
— Вот то-то меня и страшит, что я, напротив, полагаю: чудо это сотворено дьяволом.
— Верно, герцог, Бог не стал бы спасать такого повесу, как вы, по заслугам почет. Он жив еще, ваш колдун?
— Сомневаюсь; разве что он изобрел эликсир бессмертия.
— Как вы, маршал?
— Неужели вы верите этим сказкам?
— Я всему верю. Он был стар?
— Сущий Мафусаил.
— Как его звали?
— Ах, у него было роскошное греческое имя — Альтотас.
— До чего страшное имя, маршал!
— Не правда ли, сударыня?
— Герцог, а вот и карета возвращается.
— Превосходно.
— Итак, мы решились?
— Ей-богу, решились.
— Едем в Париж?
— Едем.
— На улицу Сен-Клод!
— Если вам угодно… Но вас ждет король!..
— Этот довод убедил бы меня окончательно, герцог, если бы я еще колебалась. Король заставил меня терзаться — теперь твой черед злиться, Француз!
— Но он вообразит, что вас похитили, что вы погибли.
— Тем более что меня видели в вашем обществе, маршал.
— Ну, графиня, признаюсь вам в свой черед: мне страшно.
— Чего вы боитесь?
— Боюсь, что вы кому-нибудь расскажете об этом, и я стану мишенью для насмешек.
— В таком случае смеяться будут над нами обоими: ведь я еду туда вместе с вами.
— Ладно, сударыня, вы меня уговорили. Впрочем, если вы меня выдадите, я скажу…
— Что вы скажете?
— Скажу, что вы приехали со мной и что мы были одни в карете.
— Вам никто не поверит, герцог.
— Почему же? Если бы не пример его величества…
— Шампань! Шампань! Сюда, за кусты, чтобы нас никто не видел. Жермен, дверцу! Готово. Теперь — в Париж на улицу Сен-Клод, что на Болоте, и гоните во весь опор.
83. ГОНЕЦ
Было шесть часов вечера.
В той самой комнате на улице Сен-Клод, в которую уже заглядывали наши читатели, рядом с проснувшейся Лоренцой сидел Бальзамо и пытался уговорами смягчить ее гневную непреклонность.
Но молодая женщина смотрела на него враждебно, как смотрела Дидона на Энея, готового ее покинуть, речи ее сплошь состояли из упреков, а руку она простирала лишь затем, чтобы оттолкнуть Бальзамо.
Она жаловалась, что стала пленницей, рабыней, что ей нечем дышать, что она не видит солнца. Она завидовала участи самых обездоленных созданий, птиц, цветов. Она называла Бальзамо тираном.
Потом, от жалоб перейдя к ярости, она принялась рвать в клочья драгоценные ткани, которые подарил ей муж, желавший разбудить в ней кокетство и тем скрасить одиночество, на которое он ее обрек.
А Бальзамо говорил с ней ласково и глядел на нее с любовью. Видно было, что это слабое и мятущееся создание успело занять в его жизни, и уж во всяком случае в его сердце, огромное место.
— Лоренца, — увещевал он, — мое любимое дитя, к чему такая враждебность, такая непримиримость? Ведь я люблю вас более, чем возможно выразить, так почему бы вам не стать мне преданной и нежной подругой? Тогда вам не о чем станет жалеть; тогда ничто не помешает вам свободно расцветать на солнце, подобно цветам, о которых вы сейчас толковали, расправлять ваши крылышки, подобно птичкам, которым вы завидовали; мы с вами всюду бывали бы вместе; вы увидели бы не только солнце, которое вас так манит, но и искусственные солнца, которые манят людей, празднества, которые посещают женщины этой страны; вы были бы счастливы, следуя своим склонностям, и дарили счастье мне, как я его понимаю. Почему вы не хотите этого счастья, Лоренца, ведь вам при вашей красоте, при вашем богатстве позавидовало бы столько женщин?