— Да, я в изнеможении.
— Пусть ваша усталость исчезнет, я так хочу.
— Ах!
— Ну, что?
— Благодарю.
— Вы по-прежнему чувствуете усталость?
— Нет.
— Вы видите гонца?
— Погодите… Да, да, он поднимается по большой каменной лестнице. Перед ним идет лакей, на нем синяя с золотом ливрея. Идут через просторную гостиную, полную позолоты. Гонец входит в освещенный кабинет. Лакей отворяет ему дверь и удаляется.
— Что вы видите?
— Гонец кланяется.
— Кому он кланяется?
— Погодите. Он кланяется мужчине, сидящему за столом спиной к двери.
— Как одет этот мужчина?
— Разряжен, словно для бала.
— Есть ли на нем знаки отличия?
— Широкая голубая лента через плечо.
— Его лицо?
— Не вижу… А!
— Что?
— Он оборачивается.
— Какое у него лицо?
— Живой взгляд, неправильные черты, превосходные зубы.
— Какого он возраста?
— От пятидесяти до пятидесяти восьми лет.
— Герцог! — шепнула графиня на ухо маршалу — Это герцог.
Маршал кивнул головой, что должно было означать: да, это он, но давайте слушать.
— Далее? — повелительно произнес Бальзамо.
— Гонец передает человеку с голубой лентой…
— Называйте его герцогом, это герцог.
— Гонец, — откликнулся послушный голос, — передает герцогу письмо, которое он достал из кожаного мешка, что висит у него за спиной. Герцог распечатывает письмо и внимательно его читает.
— Затем?
— Берет перо, лист бумаги и пишет.
— Пишет! — пробормотал Ришелье. — Ах, черт возьми! Знать бы, что он пишет — вот это было бы прекрасно!
— Скажите мне, что он пишет, — приказал Бальзамо.
— Не могу.
— Вы слишком далеко. Войдите в кабинет. Вошли?
— Да.
— Гляньте через его плечо.
— Да.
— Теперь разбираете?
— У него плохой почерк: мелкий, неровный.
— Читайте, я так хочу.
Графиня и Ришелье затаили дыхание.
— Читайте, — повторил Бальзамо, еще более повелительно.
— «Сестра моя», — произнес дрожащий неуверенный голос.
— Это ответ, — вместе выдохнули герцог де Ришелье и графиня.
— «Сестра моя, — повторил голос, — успокойтесь: в самом деле, мы пережили кризис; в самом деле, он был весьма опасен, но все уже позади. С нетерпением жду завтрашнего дня, потому что завтра в свой черед намереваюсь перейти в наступление, и все предвещает мне решительный успех. Руанский парламент — это прекрасно, милорд X. — прекрасно, петарды — прекрасно.
Завтра буду работать с королем, затем добавлю к этому письму постскриптум и пошлю его Вам с тем же гонцом».
Бальзамо простер левую руку к дверям и, казалось, с мучительным трудом вырывал у голоса каждое новое слово, правою же тем временем поспешно записывал строчки, которые выходили из-под пера г-на де Шуазеля.
— Это все? — спросил Бальзамо.
— Это все.
— Что теперь делает герцог?
— Складывает вдвое лист, на котором писал, потом еще раз вдвое, и прячет его в маленький красный бумажник, который достал из левого кармана.
— Вы слышали? — обратился Бальзамо к графине, остолбеневшей от изумления. — А теперь?
— Теперь он что-то говорит гонцу и отпускает его.
— Что он ему говорит?
— Мне был слышен только конец фразы.
— Что именно?
— «В час у решетки Трианона». Гонец кланяется и уходит.
— Так и есть, — заметил Ришелье, — он назначил гонцу встречу после конца работы, как было сказано в письме.
Движением руки Бальзамо призвал его к молчанию.
— А что теперь делает герцог? — спросил он.
— Встает. В руке у него письмо, которое ему привезли. Идет прямо к постели, заходит в альков, нажимает пружину, открывает железный ларец. Бросает письмо в ларец и запирает его.
— О! — хором вскричали герцог и графиня, у которых в лице не осталось ни кровинки. — О! Воистину, это чародейство!
— Вы узнали все, что хотели, сударыня? — осведомился Бальзамо.
— Господин граф, — с ужасом приблизившись к нему, произнесла графиня, — вы оказали мне услугу, за которую я с радостью расплатилась бы десятью годами жизни, а вернее, за которую я никогда не смогу расплатиться. Просите у меня, чего хотите.
— Ах, сударыня, вы же знаете, это входит в наш с вами счет.
— Скажите же, скажите, чего вы желаете.
— Еще не время.
— Что ж! Когда время придет, просите хоть миллион…
Бальзамо улыбнулся.
— Эх, графиня, — вскричал маршал, — с большим успехом вы сами могли бы попросить миллион у графа. Не кажется ли вам, что человек, знающий то, что знает граф, а главное, видящий то, что он видит, прозревает золото и алмазы в чреве земли с тою же легкостью, с какой читает в людских сердцах?