— Это человек большого ума, — воскликнула графиня.
— Отважный человек, стойкий защитник королевских прерогатив. Вот настоящий пэр!
— Да, да, вы тысячу раз правы. Предложите ему какой-нибудь пост.
Тут король окинул графиню взглядом и скрестил руки на груди.
— Слыханное ли дело, графиня: вы делаете мне такое предложение, в то время как вся Франция просит изгнать герцога и лишить его всех званий и титулов!
Г-жа Дюбарри в свой черед скрестила на груди руки.
— Только что, — промолвила она, — вы обозвали Ришелье мокрой курицей, а на самом деле это прозвище можно по праву отнести к вам.
— О, графиня…
— Я вижу, вы весьма гордитесь тем, что отстранили господина де Шуазеля.
— И впрямь, это было не так просто.
— Но вы на это решились, и что же? Теперь вы пасуете перед обстоятельствами.
— Я?
— Разумеется. Что значило для вас изгнание герцога?
— Это значило дать парламенту пинка под зад.
— Так почему же не дать ему второго пинка? Черт возьми, да шевельните же обеими ногами — разумеется, сперва одной, а потом уж другой. Парламент желал, чтобы Шуазель остался, — изгоните Шуазеля. Парламент желает, чтобы д'Эгийона изгнали, — пускай д'Эгийон останется.
— Я не собираюсь его изгонять.
— Оставьте его здесь: он исправился и достоин немалого возвышения.
— Вы желаете, чтобы я назначил этого смутьяна министром?
— Я желаю, чтобы вы вознаградили человека, который защищал вас, рискуя своим рангом и положением.
— Скажите лучше: рискуя жизнью; вашего герцога не сегодня-завтра побьют камнями, а заодно с ним и вашего приятеля Мопу.
— Если бы ваши защитники могли вас слышать, эти слова весьма бы их поощрили.
— Они платят мне той же монетой, графиня.
— Не говорите так, их поступки вас опровергают.
— Вот как! Но с чего вы вдруг с такой страстью просите за д'Эгийона?
— При чем тут страсть? Я его совсем не знаю: сегодня я виделась и говорила с ним впервые.
— А, это другое дело; значит, вы прониклись внутренним убеждением, а убеждения я уважаю, хоть сам никогда их не имел.
— Если не желаете ничего давать д'Эгийону, тогда ради него дайте что-нибудь Ришелье.
— Ришелье? Нет, нет, ни за что на свете этого не будет!
— Не хотите Ришелье — тогда дайте д'Эгийону.
— Но что? Портфель министра? В настоящее время это невозможно.
— Понимаю… Может быть, позже… Подумайте, человек он находчивый, деятельный; Терре, д'Эгийон и Мопу будут при вас подобны трем головам Цербера; примите в расчет и то, что ваш кабинет министров — сущая комедия, продержится он недолго.
— Вы заблуждаетесь, графиня, он продержится не менее трех месяцев.
— Через три месяца я напомню вам ваши слова.
— Ах, графиня!
— С этим покончено, а теперь обратимся к нынешнему дню.
— Но у меня ничего нет.
— У вас есть легкая конница; господин д'Эгийон — офицер, воин, вот и назначьте его командиром ее.
— Пожалуй, назначу.
— Благодарю вас, государь! — радостно вскричала графиня. — Благодарю!
И ушей г-на д'Эгийона достиг отменно плебейский звук поцелуя, запечатленного на щеках его величества Людовика XV.
— А теперь, — изрек король, — накормите меня ужином, графиня.
— Нет, — возразила она, — здесь ничего не приготовлено, вы уморили меня политикой… Мои люди стряпали речи, фейерверки, все, что угодно, только не угощение.
— В таком случае едемте в Марли, я отвезу вас.
— Я не в силах, моя бедная голова раскалывается на части.
— У вас мигрень?
— Невыносимая.
— Тогда вам следует лечь, графиня.
— Я так и сделаю, государь.
— Тогда прощайте.
— Вернее, до свидания.
— Я прямо как господин де Шуазель: меня изгоняют.
— И при этом провожают со всеми почестями и ласками, — подхватила лукавая женщина, потихоньку подталкивая короля к двери, пока он не очутился за порогом и не начал спускаться по лестнице, хохоча во все горло и оборачиваясь на каждой ступеньке.
Графиня с высоты перистиля светила ему свечой.
— Послушайте, графиня, — обратился к ней король, вернувшись на одну ступеньку вверх.
— Да, государь?
— Надеюсь, бедняга маршал не умрет от этой беды?
— Какой беды?
— От того, что ему не достался портфель министра.
— Какой вы злой! — воскликнула графиня, провожая его последним взрывом смеха.
И его величество удалился в восторге от последней шутки, которую сыграл с герцогом, в самом деле внушавшим ему отвращение.