Она подняла голову, увидела, что дверь отворяется, и удивленно вскрикнула: в комнату из передней вошла сияющая Николь.
95. ЧТО РАДУЕТ ОДНИХ, ТО ПРИВОДИТ ДРУГИХ В ОТЧАЯНИЕ
— Добрый день, мадемуазель, это я, — весело приседая в реверансе, сказала Николь, хотя на душе у нее было не вполне спокойно, потому что девушка прекрасно изучила характер своей госпожи.
— Это вы? Каким ветром? — откликнулась Андреа, отложив в сторону перо, чтобы не отвлекаться от разговора.
— Мадемуазель забыла меня, а я вот приехала.
— Я оставила вас, мадемуазель, но у меня были на то причины. Кто вам позволил сюда явиться?
— Разумеется, господин барон, мадемуазель, — отвечала Николь, недовольно сдвинув красивые черные брови, которыми она была обязана великодушию г-на Рафте.
— Вы нужны отцу в Париже, а мне здесь совсем не нужны… Так что можете возвращаться, дитя мое.
— Эх, мадемуазель, — возразила Николь, — вы нисколько ко мне не привязаны. А я-то думала, что для вас что-то значу, мадемуазель… Вот так полюбишь кого-нибудь, — философски добавила Николь, — а потом от тебя отрекаются!
При этом она изо всех сил старалась выжать из своих прекрасных глаз хоть слезинку.
Ее пылкий и жалобный упрек смягчил Андреа.
— Дитя мое, — объяснила она, — здесь есть кому мне прислуживать, и я не могу себе позволить обременять двор ее высочества дофины лишним ртом.
— Ну, рот этот не такой уж и прожорливый! — возразила Николь с очаровательной улыбкой.
— Все равно, Николь, тебе нельзя здесь оставаться.
— Из-за этого злополучного сходства? — спросила девушка. — А вы не присмотрелись к моему лицу, мадемуазель?
— В самом деле, ты как будто изменилась.
— Да уж я думаю! Тот самый вельможа, что выхлопотал чин для господина Филиппа, узнал, как огорчается господин барон, что у вас нет горничной; вот он и сказал, что нет ничего проще, надо только перекрасить меня из белого в черный цвет. Он меня увез, велел, как видите, покрасить мне волосы — и вот я здесь.
Андреа улыбнулась.
— Значит, ты меня и впрямь так любишь, — сказала она, — что готова любой ценой запереться здесь, в Трианоне, где я живу почти на положении пленницы?
Николь бросила по сторонам быстрый, но внимательный взгляд.
— Комната в самом деле мрачноватая, — согласилась она, — но это же не навек?
— Мне-то здесь не так уж плохо, — возразила Андреа, — но каково придется тебе?
— А что?
— Тебе же не будет ходу в гостиную, к ее высочеству дофине; у тебя не будет ни игры, ни прогулок, ни бесед в обществе; тебе придется постоянно сидеть здесь — ты же умрешь со скуки!
— Найдется какое-нибудь оконце, — отвечала Николь, — через которое я смогу видеть уголок этого мира; хоть сквозь щелку двери да погляжу… А если я буду смотреть, то и на меня кто-нибудь, может быть, посмотрит. Больше мне ничего и не надо, так что обо мне не беспокойтесь.
— Нет, повторяю тебе, Николь, я никого не могу принять, если не получу на то приказа.
— От кого?
— От отца.
— Это ваше последнее слово?
— Да, таково мое последнее слово.
Николь извлекла из косынки письмо от барона де Таверне.
— Ну, раз мои мольбы и преданность вас не тронули, — сказала она, — посмотрим, не убедят ли вас эти советы.
Андреа прочла письмо, в котором говорилось:
«Моя дорогая Андреа, я знаю, что Ваш образ жизни в Трианоне не соответствует требованиям, кои властно предъявляет Ваш ранг; это не укрылось и от других; Вам подобает располагать двумя горничными и лакеем; точно так же мне самому пристало бы распоряжаться добрыми двадцатью тысячами ливров дохода; однако же я довольствуюсь лишь одной тысячей, так последуйте моему примеру и оставьте у себя Николь, которая наилучшим образом заменит Вам всех необходимых слуг.
Николь — проворная, понятливая, преданная девушка; она быстро усвоит тон и манеры, принятые в Трианоне. Вам придется не подстегивать, а сдерживать ее усердие. Итак, оставьте ее у себя и не сочтите это жертвой с моей стороны. Если же Вам так подумается, вспомните, что его величество, который был столь добр, что, увидя Вас, подумал о нашей семье, приметил, как стало мне известно от одного друга, что Вам недостает лоска и представительности. Поразмыслите об этом, дело это необычайно важное.
Ваш любящий отец».
Это письмо повергло Андреа в горестное замешательство.
Итак, даже теперь, когда ей, казалось бы, так повезло, ее продолжает преследовать бедность, которая представляется окружающим каким-то пороком, изъяном, незаметным лишь для нее самой.