Из окна мансарды выглядывал г-н Жильбер собственной персоной.
Заметив, как трепыхается занавеска, Жильбер понял, что его перехитрили, и спрятался.
Более того, окно мансарды затворилось.
Несомненно, Жильбер видел Николь; он был вне себя от изумления. Он хотел убедиться в том, что это в самом деле она, его заклятый враг; когда же он заметил, что обнаружен, то спасся бегством, вне себя от ярости и смущения.
По крайней мере Николь объяснила себе все, что произошло, именно так — и не ошиблась; объяснение было вполне правдоподобно.
В самом деле, Жильбер предпочел бы лучше видеть черта с рогами, чем Николь; с появлением этой бдительной наблюдательницы ему стали мерещиться всякие страхи. В глубине его души еще таилась ревность; она знала его тайну, тайну сада на улице Цапли.
Жильбер удрал смущенный, но, помимо смущения, его терзала ярость; он грыз себе пальцы от злости.
— Какая мне теперь польза от моего дурацкого открытия, которым я так гордился! Ну был у Николь любовник, но ведь это дело прошлое, за это ее отсюда не прогонят; а вот если она расскажет о том, чем я занимался на улице Цапли, меня за это могут изгнать из Трианона. Значит, не она у меня в руках, а я у нее. А, чтоб ей сквозь землю провалиться!
И от ненависти, подогреваемой чудовищным самолюбием, кровь закипала у Жильбера в жилах.
Ему мнилось, что, войдя в комнату Андреа, Николь спугнула оттуда все его блаженные грезы, которые слетались туда всякий день вместе с его вздохами, пылкой любовью и цветами. Почему до сих пор Жильбер не вспоминал о Николь — потому ли, что мысли его были заняты совсем другим, или он гнал от себя это воспоминание, внушавшее ему слишком сильный страх? Трудно сказать. Однако мы можем с уверенностью утверждать, что появление Николь было для него весьма неприятным сюрпризом.
Он прекрасно понимал, что рано или поздно у них с Николь начнется война; но как человек осторожный и дипломатичный не хотел начинать эту войну прежде, чем сумеет вести ее энергично и успешно.
Он решил, что не будет подавать признаков жизни до тех пор, пока случай не даст ему в руки благоприятную возможность воскреснуть или покуда Николь по слабости либо по необходимости не совершит какого-нибудь промаха и не утратит, таким образом, своих преимуществ.
А поэтому он по-прежнему прилежно высматривал и подслушивал все, что касалось Андреа, а сам постоянно держался начеку; он ухитрялся следить за всем, что творилось в первой комнате по коридору, никогда не попадаясь Николь на глаза в садах.
Николь на свою беду не могла похвастать безупречным поведением, и хотя теперь придраться было не к чему, но в прошлом за ней водились грешки, что делало ее нынешнее положение достаточно шатким.
Вот что произошло на исходе первой недели. Жильбер, ведя наблюдение по вечерам и по ночам, в конце концов заметил, как за решеткой мелькнул плюмаж, который был ему уже немного знаком. Обладатель плюмажа служил для Николь неиссякаемым источником развлечений, потому что это был не кто иной, как г-н Босир, который вслед за двором перебрался из Парижа в Трианон.
Николь долго оставалась непреклонна, долго заставляла г-на Босира то дрожать на холоде, то жариться на солнцепеке, и столь добродетельное поведение приводило Жильбера в отчаяние; но в один прекрасный вечер мимика г-на Босира оказалась, видно, еще красноречивее, чем всегда, и Николь была ею покорена. Пока Андреа обедала в павильоне с г-жой де Ноайль, Николь ускользнула к г-ну Босиру, помогавшему своему другу, смотрителю конюшен, объезжать ирландскую лошадку.
Со двора они ускользнули в сад, из сада — в тенистую аллею, которая вела в Версаль.
Жильбер крался за влюбленной парочкой со свирепой яростью тигра, идущего по следу. Он ловил каждый шаг, каждый вздох, запоминал наизусть каждое долетавшее до него слово, и, судя по всему, результаты его порадовали, поскольку на другой день, отбросив всякую стеснительность, он как ни в чем не бывало маячил в окошке, мурлыча песенку и с вызовом поглядывая на Николь.
Горничная штопала вышитую шелковую митенку, принадлежавшую ее госпоже; при звуках песенки она подняла голову и увидела Жильбера.
Поначалу она скорчила пренебрежительную гримаску, но глядела при этом весьма кисло и с нескрываемой злобой. Однако Жильбер встретил этот взгляд и эту гримаску такой странной улыбкой, держался и напевал до того вызывающе, что Николь опустила голову и зарделась.