— Ну… не вести никаких дел, сударыня.
— Так мое дело не будет слушаться? — вскричала графиня Беарнская в ужасе, который даже не пыталась скрыть.
— Ни ваше, сударыня, ни дело его светлости.
— Но это же беззаконие! Нарушение приказов его величества!
— Сударыня, — величественно возразил стряпчий, — раз о них забыл король, забудем и мы.
— Господин Флажо, говорю вам, вы угодите в Бастилию.
— Я отправлюсь туда с песнями, сударыня, и все мои коллеги последуют за мной с пальмовыми ветвями в руках.
— Да он просто взбесился, — заметила графиня герцогу.
— И не я один, а все мы, — подтвердил стряпчий.
— Однако это становится занятным, — проронил маршал.
— Но, сударь, вы только что сами сказали, что занимаетесь моим делом, — настаивала графиня.
— Верно, сказал. Ваше дело, сударыня, — это первый пример, приведенный мною в записке. Вот фрагмент, который касается вас!
Стряпчий выхватил из рук у писца начатую записку, оседлал нос очками и принялся вдохновенно читать:
«Они утратили общественное положение, их участь вызывает, сомнение, их долг попран. Ваше величество поймет, как они страждут. Так, автор настоящего прошения держал в своих руках важнейшее дело, от которого зависит судьба одного из первых домов королевства; он осмеливается утверждать, что благодаря его радению, опыту и таланту дело это продвигалось успешно и права весьма знатной и могущественной дамы, Анжелики Шарлотты Вероники графини Беарнской, уже должны были быть публично признаны, когда ветер раздора, ворвавшись…»
— На этом месте я остановился, сударыня, — выпятив грудь, сообщил стряпчий. — Полагаю, этот пассаж выйдет удачным.
— Господин Флажо, — отозвалась графиня Беарнская, — сорок лет назад я впервые обратилась со своим делом к вашему отцу, человеку весьма достойному; после его смерти я продолжала пользоваться вашими услугами; на моих делах вы заработали десять или даже двенадцать тысяч ливров и могли бы, наверное, заработать еще столько же.
— Записывайте, записывайте, — с живостью обратился метр Флажо к писцу, — как подтверждение, как доказательство. Мы вставим все это в текст.
— Но теперь, — продолжала графиня, — я забираю у вас все свои дела, так как с сегодняшнего дня вы утратили мое доверие.
Метр Флажо, пораженный подобной немилостью словно ударом грома, некоторое время пребывал в полном остолбенении; придя в чувство, он заговорил, как мученик, исповедующийся своему божеству:
— Да будет так! Бернарде, отдайте госпоже графине ее дела. Да отметьте в тексте, — добавил он, — что истец предпочел крупному состоянию чистую совесть.
— Простите, графиня, — шепнул маршал на ухо графине Беарнской, — но, мне кажется, вы поступили необдуманно.
— А что мне было обдумывать, господин герцог?
— Зачем вы забираете свои дела у этого достойного человека, не желающего мириться с беззаконием?
— Чтобы отвезти их к другому стряпчему или адвокату! — вскричала графиня.
С мрачной улыбкой, проникнутой самоотречением и стоической покорностью судьбе, метр Флажо возвел глаза к небу.
— Однако, — продолжал нашептывать маршал, — раз палаты решили не разбирать дел, дорогая моя, то любой другой стряпчий будет ничем не лучше метра Флажо.
— Так у них что же — заговор?
— Силы небесные! Неужели вы думаете, что метр Флажо такой болван, что станет в одиночку протестовать и рисковать своим положением, не будучи уверен, что его собратья не поступят так же, как он, и не поддержат его?
— А как поступите вы, сударь?
— Я заявляю, что метр Флажо — стряпчий весьма честный, и дела мои у него в такой же безопасности, как у меня дома. Поэтому я оставляю их у него и, разумеется, буду продолжать платить, как прежде.
— Не зря говорят, господин маршал, что вы — человек благородный и щедрый! — вскричал метр Флажо. — Я повторю это где угодно, ваша светлость.
— Вы мне льстите, мой дорогой Флажо, — с поклоном отвечал Ришелье.
— Бернарде! — воскликнул восхищенный стряпчий. — В заключительную часть вставьте похвалу господину маршалу де Ришелье.
— Нет, нет, ни в коем случае, метр Флажо, умоляю вас! — горячо запротестовал маршал. — Какого дьявола? Зачем это? Не люблю, когда распространяются о так называемых добрых поступках. Не обижайте меня, метр Флажо. Я все равно буду все отрицать и от всего отпираться. Я весьма скромен и чувствителен… Ну что скажете, графиня?
— Скажу: пускай мое дело будет рассмотрено! Раз дела положено рассматривать, значит, так оно и будет.