Я понял создавшееся положение и сделал так, что Шуазель пал.
Эту труднейшую задачу, над которой вот уже десять лет хлопотало столько ненавидящих сердец и столько корыстных душ, я решил за несколько месяцев, пустив в ход средства, о коих здесь говорить излишне. Благодаря моей тайной силе, силе могущественной, но навеки скрытой от посторонних глаз и сказывающейся лишь в результатах, я сокрушил, изгнал господина де Шуазеля, и вслед за ним потянулась длинная вереница сожалений, разочарований, жалоб и обид.
И вот уже сделанное мною приносит плоды, вот уже вся Франция восстает и требует Шуазеля обратно — так ропщет и вздымает руки к небу сирота, у которой Господь прибрал отца.
Парламент пускает в ход единственное имеющееся у него право — право бездействия — и перестает заседать. В хорошо работающем организме, каким должно быть настоящее государство, паралич любого жизненно важного органа приводит к смерти; парламент в теле общества можно сравнить с желудком в человеческом теле, и если парламент перестает действовать, то народ — внутренности государства — перестает работать, а значит, и платить — и золота, то есть крови, уже не хватает.
Государство, разумеется, сочтет, что нужно бороться, но кто будет бороться с народом? Уж никак не армия, эта дочь народа, которая ест хлеб пекарей и пьет вино виноделов. Остаются двор, привилегированные части: гвардейцы, швейцарцы, мушкетеры — всего наберется едва ли тысяч шесть. Что может сделать эта горстка пигмеев, когда поднимется народ-гигант?
— Пусть же скорее он поднимется! Пусть поднимется! — раздались возгласы.
— Да, да, за дело! — вскричал Марат.
— Молодой человек, я еще не спрашивал вашего мнения, — холодно процедил Бальзамо и продолжал: — Люди менее осмотрительные, менее зрелые и опытные могли бы немедленно вызвать такое возмущение толпы, такой бунт слабых, но мощных своим числом, против могущественных, но немногих — они добились бы этого с легкостью, приводящей меня в ужас; я же размышлял и исследовал. Я проник в народ, я надел на себя его одежду, запасся его терпением, стал подражать его грубости и увидел его с такого близкого расстояния, что сам стал его частицей. Сегодня я его знаю и не обольщаюсь на его счет. Он могуч, но невежествен; вспыльчив, но не злопамятен — словом, еще не созрел для такого возмущения, какого я жду и желаю. Ему не достает образованности, которая позволила бы ему рассмотреть происходящее как в свете истории, так и с точки зрения полезности. Он не помнит своего прошлого опыта.
Народ напоминает мне отважных молодых людей, которых я видел в Германии: на празднествах они карабкаются на верхушку мачты, где старшина укрепил окорок и серебряную чарку. Горя желанием достать приз, они лезут вверх с поразительной быстротою, но у самой цели, когда им остается лишь протянуть руку, силы покидают их, и они под шиканье толпы съезжают вниз.
Так бывает с ними в первый раз; во второй они уже стараются беречь силы и дыхание, однако поскольку лезут дольше, то терпят неудачу уже из-за медлительности — точно так же, как терпели ее из-за быстроты. И наконец, в третий раз они выбирают среднее между быстротой и медлительностью и на этот раз достигают успеха. Вот такой план я и задумал. Попытки и снова попытки, неуклонно ведущие к цели, вплоть до того дня, когда верный успех позволит нам ее достичь.
Бальзамо прервал речь и обвел взглядом слушателей, в которых кипели все страсти молодости и неопытности.
— Говорите, брат, — обратился он к Марату, горячившемуся больше других.
— Я буду краток, — начал тот. — Попытки усыпляют, а то и обескураживают народ. Попытки — это из теорий господина Руссо, великого поэта, но человека медлительного и робкого, гражданина Женевы, но гражданина бесполезного, которого Платон изгнал бы из своей республики! Ждать, всегда ждать! Вы ждете уже семь столетий — со времен освобождения городов и восстания майотенов[47]. Посчитайте-ка, сколько с тех пор умерло поколений, а потом попробуйте еще раз избрать девизом слово «ждать»! Господин Руссо говорит нам об оппозиции, какой она была в великий век[48], когда в обществе маркиз и у ног короля ее представляли Мольер с его комедиями, Буало с его сатирами и Лафонтен с его баснями.
47
В 1382 г. в Париже вспыхнуло восстание горожан, так называемых майотенов («вооруженных молотами»), которые протестовали против непомерных налогов.