«Прошу вас урегулировать вопрос о процентах, причитающихся мне в компаниях по поставке армии провианта и обмундирования, и проявить в этом деле всю скромность и деликатность, на какую вы способны…»
Уж не Лагранж ли косвенно оплатил колье? Как бы там ни было, остается самое трудное, о чем Жозефина сначала даже не подумала: как объяснить мужу наличие такого роскошного колье на своей груди? Сказать ему правду? Об этом и мечтать не приходится. Поэтому две недели жемчуг не извлекается из футляра. Наконец Жозефина собирается с духом.
— Бурьен, — говорит она мужнему секретарю, — завтра будет большое стечение народа, и мне неудержимо хочется надеть свой жемчуг, но вы знаете Бонапарта: он разворчится, если увидит что-нибудь в этом роде; прошу вас, Бурьен, держитесь поблизости от меня; если он спросит, откуда жемчуг, я, не колеблясь, отвечу, что он у меня давно.
Разумеется, Бонапарт замечает колье.
— Ну-ка, что это у тебя? — спрашивает он жену. — По-моему, что-то мне незнакомое.
— О господи! — улыбается Жозефина. — Да ты же десять раз видел этот жемчуг, поднесенный мне Цизальпинской республикой. Я его вплетала в волосы.
— И все-таки мне сдается… — настаивает Бонапарт.
— Спроси у Бурьена. Он тебе подтвердит.
— Ладно! Бурьен, что вы скажете об этой вещи? Вы ее помните?
— Да, генерал, отлично помню. Я ее уже видел.
«Видя самоуверенность г-жи Бонапарт, я невольно вспомнил рассуждение Сюзанны[209] о порядочных женщинах, которые научаются лгать с такой легкостью, что это у них получается совершенно незаметно», — заключает Бурьен.
Жозефина — надо это признать — часто вела себя не как порядочная женщина. Она сумела к тому же тайком обеспечить себе такие источники дохода, которые кажутся нам по меньшей мере странными, — и это еще мягко сказано. Чтобы знать, что происходит дома у Бонапарта, Фуше вскоре начал платить Жозефине по тысяче франков, т. е. 5000 на наши деньги, ежедневно, но, конечно, под предлогом вящей безопасности первого консула и необходимости быть в курсе всех его дел и передвижений. Фуше утверждает также, что он нанял и Бурьена за 25 000 франков ежемесячно. Это не исключено: мы ведь знаем, что в один прекрасный день Бонапарту придется избавиться от бывшего однокашника из-за махинаций последнего. Итак, главными осведомителями министра полиции оказываются супруга и личный секретарь главы государства.
Бред какой-то!
Жозефина, без сомнения, искренне решила прекратить торговлю своим влиянием и не иметь больше касательства к армейским поставкам, но мы вскоре увидим, что она снова поддалась искушению. 27 декабря Руже де Лиль[210], который до брака Жозефины был у «Розы» завсегдатаем, а может быть, и чем-то побольше, — взаймы дают только богатым, — обращается к ее мужу с таким предложением своих услуг:
«Забвение, в которое вы ввергли или распорядились ввергнуть меня, недавний ваш холодный прием — все доказывает, что мне удружил кто-то из вашего окружения. Верно или нет это предположение, но оно заставляет меня держаться в стороне. Если же случится так, что Республике и вам понадобится лишний честный человек, рассчитывайте на меня. Привет и уважение».
Первый консул не отвечает. Вмешивается Жозефина, она настаивает, и жаждущий семейного Мира Бонапарт заказывает Руже де Лилю «Боевую песню», исполненную 3 января в Опере без всякого успеха. Известно, что крыло гения коснулось чела автора «Марсельезы» лишь в знаменитую ночь в Страсбурге.
Поскольку муж отказывается найти применение композитору, Жозефина, вернувшись в прежнюю колею, предлагает последнему стать ее подставным лицом в одном деле с военными поставками. Торговый дом Гуассон послал к ней некоего гражданина Монье с предложением кругленькой суммы, если жена первого консула сумеет устроить фирме крупную сделку. Неисправимая Жозефина соглашается и просит своего бывшего вздыхателя — за легкий и щедрый процент — получить для нее прибыль за операции. Руже, поартачившись, соглашается на роль посредника. Благодаря Жозефине, сделка совершается, но в конце следующего года неприглядная история вскрывается, и у правосудия возникает интерес к Руже. «Не будь я сверхосторожен, — рассказывает он Жозефине, — я после первого же допроса мог бы сто раз назвать вас и тем самым прямо или косвенно скомпрометировать».
210