— Ей-Богу, нет, гражданка. Просто мы смотрим. Разве на этом поле запрещено находиться?
— Нет, конечно, нет, — торопливо ответила г-жа Бонапарт, — но…
— А, значит, потому, что мы смотрим на первого консула? Я как раз говорил брату, удивительное, мол, дело видеть, как первое лицо Республики забавляется, словно самый бедный из французов. — Гляди! — сказал незнакомец, вцепляясь спутнику в руку и указывая пальцем на первого консула, который трепал моего мужа за ухо[252], — гляди, как он ухватил Жюно! Хотел бы я оказаться лицом к лицу с ним; думаю, со мной это ему так не сошло бы.
В ту секунду, когда пришелец заканчивал фразу, ему пришлось круто повернуться, и он очутился лицом к лицу с Раппом, которого встретила г-жа Лавалет и которого, понятное дело, не требовалось подгонять туда, где замаячила хоть тень опасности для его генерала.
— Что вы здесь потеряли? — громовым голосом осведомился он. — Что вам нужно? Милостыню? А ну, живо отсюда! С какой это вы стати глазеете на сад и путаете дам своим разбойничьим видом? Отвечайте же. Я прикажу вас арестовать, если не заговорите.
— Вот как! По-моему, дело принимает скверный оборот, полковник, — вмешался тот, кто до сих пор молчал. — Давно ли запрещено даже глядеть на нашего генерала? Неужто он приказал прятать его от старых солдат? Ну нет, уверен, что нет!
— Конечно, нет, конечно, нет! — подхватил другой.
— Вы военные? — поинтересовался Рапп, оттаявший при виде своих.
— Ну и вопросик! Кем же нам еще быть?.. А вон и тот, кто не выставит нас за дверь.
Это подоспел Евгений, постаравшийся побыстрее отвертеться от игры в горелки и сбегать посмотреть, что происходит у Раппа с незнакомцами, а заодно и с нами, которые, вероятно, все запутали еще более.
— А, это ты! — сказал он тому из чужаков, у которого не было руки (мы не заметили этого, потому что на нем был скрывавший его целиком сюртук не по росту).
— Да, майор, а этот полковник хочет упрятать нас в тюрьму. Но вы за нас заступитесь, верно?
— Упрятать тебя в тюрьму, дружище? Но что же ты наделал?
— Я пришел потолковать с вами, майор, сказать вам, что проклятущее австрийское ядро, оторвавшее мне руку, не дало мне другой, чтобы служить своей стране; поэтому я в отставке, но не прошу милостыни, как подумал этот гражданин. Да ладно, не стоит обижаться… Сами знаете, майор, когда человек на пенсии, служить он не может, особенно с одной-то рукой. Пенсия у меня приличная, так что я тем более благодарен. Вот я и взял с собой брата, а он, честное слово, парень что надо: крепкий, здоровый, смелый. Что касается денег, тут уж извините, ему ни от кого ничего не надо. Я прошу для него только коня да карабин, и вы в случае надобности увидите, на что он способен.
Первый консул, чьи глаза видели, не глядя, а уши слышали, не слушая, с первого слова понял, в чем дело, узнав в инвалиде вахмистра своего конвоя, которому не то при Монтебелло, не то при Маренго оторвало ядром руку, когда он защищал тяжелораненого офицера от пытавшихся добить того австрийских улан. Первый консул лично проследил, чтобы несколько солдат на скрещенных ружьях вынесли героя с поля битвы; затем он видел этого человека на смотру, где тот был ему представлен, и лицо инвалида запечатлелось у него в памяти.
— Ого! Инвалиды идут в поход… Здравствуй, приятель! Значит, явился повидать меня? Тогда направо! Выполни-ка еще раз команду своего генерала. Евгений, проводи его.
Обняв Жозефину за талию, Бонапарт направился ко входу в замок, где мы нашли обоих братьев, Евгения и Раппа, обнявшего вахмистра с такой же сердечностью, как если бы тот был маршалом Франции[253], и попросившего у него прощения. Старый вояка представил брата первому консулу и прибавил, что брат его не подлежит по закону призыву под знамена.
— Он идет добровольцем, и вы — его офицер-вербовщик.
Славный малый был совершенно счастлив. Он переминался с ноги на ногу, в глазах у него стояли крупные слезы, а культя трепыхалась в рукаве так, как если бы он потирал руки.
— Раз я офицер-вербовщик, — сказал первый консул, — значит, рекрут должен выпить за Республику и меня. Евгений, сынок, проводи своего солдата. Выпей с ним от моего имени.
Старый вояка смотрел в спину первому консулу, и пока надеялся, что Бонапарт обернется, еще держался, но когда тот пропал из виду, плотину прорвало, и слезы хлынули из глаз ветерана.
— Полно, полно, старый товарищ! — урезонил его Евгений. — Не будем распускаться. Ну, какого ты черта стал совсем как женщина!
253
Непереводимый каламбур: по-французски вахмистр (inarechal des logis) наполовину созвучен маршалу Франции (marechal de France).