— Он, однако, крепкий орешек, — со слезами на глазах вздыхает Бонапарт, встретив в собственной семье такое упорное сопротивление там, где на карте стоят столь важные интересы. — Значит, мне придется обособиться от всех и рассчитывать только на себя. Ну, что ж, с меня достаточно будет и этого, а во всем остальном меня утешишь ты, Жозефина.
Бесплодие Жозефины все «осложняло». Ее исчезновение сняло бы проблемы наследования и усыновления. «Было бы желательно, чтобы императрица скончалась, — холодно напишет Фуше несколько позднее. — Это устранило бы все трудности. Рано или поздно ему придется взять другую жену и сделать ей детей: пока нет наследника, всегда остается опасность, что его смерть станет сигналом ко всеобщему распаду. Братья его возмутительно бездарны, и значит, всегда могут поднять голову сторонники Бурбонов».
Но почему будущий император не разводится, хотя Жозефина живет и здравствует, не принося ему наследника, а усыновление невозможно? Проблема эта встает вновь и вновь. У клана такая застарелая ненависть к креолке, что его членам легче пойти на риск утраты будущего трона, чем присутствовать при короновании вдовы Богарне. Но и на этот раз Бонапарт непреклонен: он не разведется.
Любовниц у него хватало, но отцом он никогда не был. Стоит ли выставлять себя на посмешище, идя на развод, чтобы опять остаться бездетным? Он молод, будущее за ним! Зачем бросать женщину, которую он еще любит и, несмотря на все ее траты и долги, упрекает только в лживости — пороке, который всегда будет его раздражать.
«Императрица была мила и добра, но в высшей степени расточительна и лжива, — скажет он позднее Бертрану, который запишет этот разговор по собственной стенографической системе[288]. — Ее первым ответом на самый простой вопрос было „нет“. Она во всем видела ловушку, спохватывалась же лишь позднее. Торговцам было приказано называть лишь половину ее долгов, чтобы, уплатив миллион, я мог считать, что с этим покончено, Как бы не так! Она уверяла, что ничего не должна и не просила денег, а платить все-таки приходилось…»
«Она никогда не говорила правду, — уточняет он. — При каждом вопросе ощетинивалась. Первым ответом всегда было „нет“».
— Вы видели Гортензию? Евгения? Госпожу мать?
Нет.
— Но ведь с ней были ее горничная, компаньонка, две кареты…
— Ах, верно! Она провела здесь два часа и завтракала со мной.
В другой раз она принимает г-на де Лоржа, «своего бывшего любовника». Бонапарт узнаёт об этом и спрашивает:
— Вы виделись с господином де Лоржем?
— Нет.
— Но он же был здесь, в Тюильри. В этом нет ничего плохого. Он ведь ваш старый знакомый?
— Ах, верно!
Сверх того, были еще долги…
— Она всю жизнь была такой, — добавит император. — Вечные долги, вечно их скрывает, вечно отнекивается.
Спору нет! Но разве разводятся с женой, если она делает долги, отрицает очевидное, нагромождает ложь на ложь?
— Да, — кричал Жозеф.
В канун воцарения клан осаждает Бонапарта. Первый консул в раздражении признается Редереру:
— Ханжи! Жена моя лжива, — уверяют они, — отношение ее детей ко мне — расчетливое притворство… Но жена моя — добрая женщина, не сделавшая им ничего худого. Она довольствуется бриллиантами и платьями: это слабости ее возраста… Сядь я в тюрьму, а не на трон, она разделила бы мои невзгоды. Она будет соучаствовать в моем величии — это справедливо.
Конечно, — и это часто его смущало, — Жозефина со своей простодушной и бессознательной креольской аморальностью без всякого жеманства говорит о былых любовниках. Спору нет, у нее отсутствуют какие-либо нравственные правила. Она ветрена, легкомысленна, кокетлива, «может быть, чересчур галантна», как выразится он на Святой Елене, и склонна «к зигзагам любви». Спору опять-таки нет, ее образование часто оставляет желать лучшего. Она почти — чтобы не сказать вовсе — ничего не читает, ей скучно брать в руки перо. У нее одна забава — наряжаться, заказывать себе платья, подбирать ленту к волосам. Только здесь она не ленится.
Невежественна? Безусловно. Однако она сумела приобрести и сохранить небольшой запас познаний, которым умела пользоваться. Ее почитали безмозглой. Кажется, однако, что мозгов у нее было достаточно или, по крайней мере, столько, сколько надо, чтобы превосходно воспользоваться тем немногим, что у нее есть. Ума у нее хватало «лишь на четверть часа в день», по словам ее соперницы г-жи де Воде. Что ж, это не так уж плохо — много ли женщин могут похвастать тем же?