Тем не менее Роза с бьющимся сердцем решается прибегнуть к приему, «подчеркивающему лилейную белизну красивой груди и оттеняющему розовый бутон, который служит ей естественным украшением». Для этого надо пристроить крест-накрест против сердца два кусочка черного бархата и пристегнуть их на уровне левой груди. Поскольку платье прозрачно, бархат «отчетливо виден через ткань», что привлекает внимание к алости розового бутона. «Г-жа де Богарне, без сомнения, может себе позволить подобную экстравагантность, что бы ни думал об этом Баррас, говоривший впоследствии о „преждевременном увядании“ будущей императрицы. Я предпочитаю верить Бонапарту, который два года спустя напишет о „маленькой, белой, упругой и твердой груди“» Жозефины.
Веселой вдове не хотелось, чтобы ножницы палача грубо прикоснулись к ее волосам. Подражая своим товаркам по заключению, она сама остригла их себе, и теперь, как все модницы, даже не прошедшие через фабрику Фукье-Тенвиля, причесывается «под Тита»[78]. Это придает ей сходство с греческим пастухом и восхитительно идет. Когда Терезия введет в моду ореховые, золотистые и рыжие парики, Роза немедленно закажет себе эти уборы по 25 луи за штуку. Она даже не успеет оплатить заказ, как уже нельзя станет, не позоря себя, обходиться без голубых, зеленых или сиреневых головных уборов. Что касается шляп, Роза носит те, что именуются «под Минерву» или «под Свободу». А когда в одно прекрасное утро оказывается, что нужно выглядеть «как поселянка», она заказывает себе «капот под собирательницу колосьев».
Вся столица танцует. В ней насчитывается шестьсот сорок танцевальных залов, и Розу видят в самых модных из них — от зала «Калипсо» в предместье Монмартр до знаменитого отеля Ришелье, этого, по словам Мерсье[79], «ковчега, где не протиснуться между прозрачными утесами, шляпами, тяжелыми от кружев, золота, бриллиантов. Чтобы вас пустили туда, требуется обладать известным достатком. В этом волшебном месте сотни раздушенных и увенчанных розами богинь порхают в афинских одеяниях, то привлекая, то ловя взгляды наших длинноволосых щеголей в турецких сапожках».
Бывала ли веселая вдова на балах в зале, который открыли даже у кармелитов, где она сидела в заключении? Не исключено. Люди смеются над былыми страхами… «Обниматься, толкаться, обвивать руками друг друга, — пишет хроникер „Журналь де Мод“, — как это привлекает парижан и парижанок!»
«У каждого класса — свое танцующее общество, — рассказывает нам Мерсье, — и от мала до велика, то есть от богача до бедняка, все танцуют. Это всеобщее неистовство, всеобщее увлечение». Роза тоже любит плыть в объятиях кавалеров. Для нее приготовления к балу — все равно что канун боя, и доказательство тому ее записка Терезии:
«Готовится великолепный вечер у Телюссона, дорогая подруга; я даже не спрашиваю, будете ли вы там. Пишу в надежде увидеть вас в белье персикового цвета, которое вы так любите, да и я не ненавижу. Я надеюсь надеть такое же. На мой взгляд, очень важно, чтобы убранство наше было совершенно одинаково; поэтому предупреждаю, что голову я покрою красным платком, завязанным по-креольски с тремя фестонами на висках, То, что для меня — большая смелость, совершенно естественно для вас, более молодой, вероятно, более красивой и уж несравненно более свежей. Как видите, я всем воздаю по справедливости. Но это наш решающий шанс. Мы просто должны повергнуть в отчаяние „Трех пуделей с английскими подтяжками“. Вы понимаете, как важен для нас этот заговор, как мы должны соблюдать секретность и как потрясающ будет результат. До завтра. Рассчитываю на вас».
Трио «пуделей с английскими подтяжками» — это, видимо, какие-то молодые люди, понравившиеся обеим подругам. Что касается Телюссона, то именно в этом зале происходили «балы жертв». Там даже кланялись «на манер жертвы», имитируя движения головы, ложащейся в вырез, который вычертил добрый доктор Гийотен[80].
Розе, как ее подруге Терезии, как всем, кто жил под знаком гильотины, хочется оглушить себя. Звуки скрипок должны заглушить в их памяти зловещий лающий голос, который по вечерам выкликал имена тех, кого звал на встречу со смертью. Только святая могла бы не поддаться этому коллективному помешательству, этой нездоровой радости, а Роза-Жозефина святой отнюдь не была. Раз уж, не без труда, завоевана свобода, почему бы не поступать как все и перестать сопротивляться массовой тяге к распущенности? Кроме того, ее личные склонности так полно совпадают со вкусами эпохи, времени, когда ценились только любовь, красота, возможность каждый день менять туалеты, тратить деньги, не думая о завтрашнем дне, танцевать, опьяняться, чем только можно, чтобы навсегда прогнать кошмар минувшего, а также для того, чтобы не видеть окружающей нищеты.
Зима, последовавшая за Термидором, была ужасна. В лавках больше не было ни крошки съестного: нигде ни мяса, ни свеч, ни дров. Даже липкая черная смесь, именуемая хлебом и выпекаемая из отрубей, бобов и каштанов, становится редкостью. Все больше парижан в конце недели отправляется за город в поисках чего-нибудь съедобного. Капуста, простая капуста, и та подскочила с восьми су до восьми франков[81], да еще пойди ее найди! В довершение всего Сена покрывается льдом, и, несмотря на варварские порубки в Булонском и Венсенском лесах, многие парижане умирают от стужи; иные — и от голода… Лишнее основание не упускать случая попировать хотя бы затем, чтобы отбить воспоминание о вонючем супе, секретом приготовления которого так хорошо владели на кухнях у кармелитов или в тюрьме Форс!
Считается также хорошим тоном советоваться с гадалками, предсказательницами и прочими ворожеями, к которым наведывается и Роза: это напоминает ей о Мартинике и к тому же она суеверна, как все креолки. В сопровождении Терезии, г-жи Амлен или Жюли Тальма[82] она посещает знаменитую м-ль Ленорман в доме N 5 — он существует поныне по улице Турнон, — владевшей тринадцатью способами отвечать на вопросы клиенток: «по осмотру трупа, по вызыванию тени, по вызыванию привидений, по отражению воды в зеркале, по разбрасыванию золы при северном ветре, по сальным свечам, лавру, вербене, яичному белку, по ногтям, огню, птицам, по петуху, откормленному специальным зерном и помещенному между буквами алфавита».
Неизвестно, предрекла ли и м-ль Ленорман, что Роза станет «почти королевой», зато гадалка, кажется, дала ей рецепт умиротворения поставщиков — пойти к кому-нибудь на содержание.
Как упрекать Розу за то, что одна, без мужа, с двумя малолетками на руках она принялась искать себе богатых и влиятельных покровителей? Маленькая креолка была житейски безоружна. Для Розы имела значение только любовь, и в этом была ее слабость. Разве природа не «соткала ее из кружев и газа», как скажет Бонапарт?
Дороже всего неотразимая креолка стоит маркизу де Коленкуру, отцу будущего наполеоновского обер-шталмейстера. Бывший генерал-лейтенант Людовика XVI не эмигрировал. Его жена состояла статс-дамой при графине д'Артуа, а с маркизом, обаятельным, но теперь уже пятидесятилетним мужчиной, Роза познакомилась еще перед революционной грозой у маркиза де Монморена в Фонтенбло. Теперь для начала хорошенькая вдова оказала де Коленкуру услугу, удачно отрекомендовав его сына Армана, которому в это трудное время пришлось стать простым вахмистром, хотя прежде он был уже лейтенантом. У второго сына, Огюста, вообще нет никакого места. Роза делает все, что в силах, но без особого успеха. К счастью, благодаря другим связям, Коленкур добивается благоприятного решения по своему делу, и ему выплачивают генеральскую пенсию за три года, с которой наша милая креолка взыскивает изрядную долю, что позволяет ей остаться элегантной женщиной, а это для нее — главное. Маркиз платит охотно: он по-настоящему влюбился в Розу. Генеральские пятьдесят четыре года не пугают тридцатидвухлетнюю вдову, хотя по сердцу ей, скорее, мужчины моложе, чем она сама, — и так будет вплоть до ее последнего любовника.
78
79
Мерсье, Луи Себастьен (1740–1814) — французский писатель и драматург, автор цитируемых в тексте многотомных «Картин Парижа».
80
81