Старейшины запротестовали. Тогда он неловко бросил фразу, которая в каирском диване заставила бы арабов склонить головы:
— Не забывайте, что я выступаю в сопровождении бога войны и богини удачи.
Собрание разом забурлило, и почва окончательно ушла у Бонапарта из-под ног: «Тот, кто не был там, не способен себе это представить, — рассказывает Бурьен. — Надо признать, в том, что он тогда лепетал с непостижимой бессвязностью, не было ни малейшей логики. Бонапарт не родился оратором. Можно предположить, что грохот битв был ему привычней, чем шум дискуссий на трибуне. Его место было на батарее, а не в председательском кресле на собрании».
Тогда Бурьен оттащил Бонапарта за рукав, вполголоса увещая его:
— Выйдите, генерал, вы несете Бог весть что.
Тут Бонапарт покинул позицию с несколько гротескным призывом:
— Кто любит меня — за мной!
Бурьен явно скрыл самые жалкие подробности сцены от Жозефины, чьи страхи рассеялись, но лишь отчасти, потому что оставалось главное — Совет пятисот. Если бы она знала, что еще ничего не кончено! То, что, как казалось утром, пройдет без осечки, обернулось полным провалом!
Часы идут, тягостные, долгие, гнетущие. Садик начинает наполняться визитерами, явившимися разузнать новости, как вдруг появляются крайне взволнованные г-жа Летиция и Полетта. Они примчались из театра Федо, где вторым номером программы дают «Автора у себя дома». В половине десятого актер Элевьу прервал игру и вышел на просцениум. Поклонившись публике, он объявил:
— Граждане, генерал Бонапарт едва не пал в Сен-Клу от руки изменников родины…
Раздался отчаянный крик. Это чуть не упала в обморок Полетта.
— Едем на улицу Шантрен к моей невестке, — решила г-жа Летиция. — Там мы все разузнаем.
Действительно, вскоре Жозефине сообщают, что все идет хорошо. Армии пришлось вмешаться и разогнать Совет пятисот. Как раз в этот момент идут розыски депутатов, которые, почувствовав, как штыки чешут им хребет, удрали через парк и, чтоб было легче бежать, побросали по кустам и на лужайках свои римские одеяния. Тем не менее нужно собрать необходимое количество представителей нации, без чего нельзя придать государственному перевороту законный вид и создать консульскую комиссию.
Визитеры уходят, Жозефина ложится в постель. В пятом часу утра она слышит наконец, что у крыльца остановился экипаж, который привез Бонапарта и Бурьена. Еще через минуту мужчины уже у ее кровати. Она лихорадочно их расспрашивает. Да, теперь все кончено. Но как это было трудно! Члены Совета пятисот с неслыханным неистовством угрожали Бонапарту. Если бы не гренадеры, он был бы уже мертв. Но отныне, наряду с Сийесом и Дюко, он — консул Республики. Директория — всего лишь дурное воспоминание благодаря штыкам, тем самым штыкам, о которых говорил Мирабо за десять лет до этого[201].
Революция кончилась.
— А Гойе? — осведомляется Жозефина.
— Что ты хочешь, мой друг, — отвечает Бонапарт, — это не моя вина. Почему он отказался? Он славный человек, но дурак. Он ничего не понимает, Мне, возможно, придется его выслать. Он написал против меня в Совет старейшин, но письмо это у меня, и Совет ничего не узнал. Бедняга! Вчера он ждал меня к обеду. И вот такие считают себя государственными мужами. Не будем больше об этом.
Гойе и Мулен весь день пробыли под личным присмотром Моро, который, отчаянно скучая, дымил, как печная труба, так что его пленники раскашлялись от табака. Вот так Моро, которого Сийес чуть было не избрал для осуществления государственного переворота, «курил трубку, пока Бонапарт брал власть», — скажет Жак Бенвиль[202].
— А Бернадот? — вновь интересуется Жозефина.
— Вы видели его, Бурьен? — спрашивает Бонапарт.
— Нет, генерал.
— Я тоже. Я о нем ничего даже не слышал. Вы что-нибудь понимаете? Я узнал сегодня о множестве интриг, которые плелись вокруг него. Поверите ли, он притязал ни много ни мало на то, чтобы разделить со мной командование. Он говорил, что сядет на коня и двинется вместе с войсками, которые отдадут ему под начало; он заявил, что хочет сохранить конституцию. Больше того, он, как меня уверили, имел смелость прибавить, что, если меня понадобится объявить вне закона, пусть пошлют за ним, и он найдет солдат, способных исполнить такой декрет.
— Все это, генерал, должно дать вам представление о строгости его принципов.
— Да, понимаю. Он честен, потому что, если б не его упрямство, мои братья склонили бы его на нашу сторону; они с ним союзники; его жена, свояченица Жозефа, имеет влияние на него. И разве я, скажите на милость, не делал ему довольно авансов? Вы сами тому свидетель. Моро, с которым он не идет в сравнение в смысле военной репутации, примкнул к нам без долгих разговоров. Словом, я раскаиваюсь, что обхаживал Бернадота; поэтому я подумаю, как отдалить его от окружения так, чтобы не вызвать пересудов. Рассчитаться с ним по-другому я не властен: Жозеф его любит, против меня будут все. Ах, какая глупость все эти семейные соображения!.. Доброй ночи, Бурьен.
Секретарь кланяется и направляется к двери, но Бонапарт окликает его:
— Кстати, завтра мы будем ночевать в Люксембургском дворце.
Люксембург!
Первый шаг к трону.
Жозефина — консульша
15 ноября, т. е. 2 4 брюмера, Жозефина, «супруга временного консула», печально вздыхает. В этот день она навсегда покидает очаровательный особнячок на улице Победы, эту «причуду» дамы, находящейся на содержании, и перебирается в суровый и строгий Люксембургский дворец.
Сийес и Роже Дюко вновь заняли свои апартаменты. Бонапарт поместился в покоях, которые занимал до него Мулен на первом этаже, «справа от входа с улицы Вожирар». А у Жозефины, ставшей отныне женой одного из трех королей Республики, появляются собственные апартаменты, что занимал Гойе на втором этаже, где она так часто навещала своего пожилого поклонника. Маленькая потайная лестница позволяет ей напрямую сообщаться с мужем. Жозефина, разумеется, распорядилась перевезти во дворец Марии Медичи кое-что из своей «модерновой» обстановки, но эти предметы кажутся там случайными посетителями и несколько теряются.
Как теперь далеки зеркала бывшей улицы Шантрен, в которых так недавно отражались ее синие глаза, затененные «красивейшими в мире ресницами», и ее томно-грациозный стан! Ныне она — первая дама Франции, а вскоре сделается и ее государыней. Но недаром вздохнет позднее Дезире Клари, ставшая королевой против своей воли: «При дворе, если ты не вырос там, веселого мало». Жозефине до такой степени скучно, что можно поверить рассказу Барраса о том, как однажды она в черном платье тайком приезжала навестить его в Гробуа:
— Друг мой, — якобы вздохнула она, «в слезах упав ему на колени», — почему мы с вами не поженились! Я была бы владелицей Гробуа и куда счастливей, чем сегодня.
Впрочем, покамест Бонапарт с женой лишь временно живут в Люксембургском дворце. Еще ничто окончательно не определилось. Бонапарт бывает «дежурным консулом» лишь один день из трех. Три раза в неделю, по вечерам, когда Жозефина едет в оперу или принимает визитерш, Бонапарт встречается на втором этаже с законодательными комиссиями, одну из которых возглавляет его брат Люсьен, другую — Лебрен[203]. Нужно заменить временное правление постоянным. Сийес, который вечно таскает в кармане проект конституции, предлагает, чтобы сенат назначил «пожизненного великого выборщика» с резиденцией в Версале и всего одной обязанностью — избирать двух консулов: одного для войны, другого для мира. Бонапарт взрывается:
— Неужели вы полагаете, гражданин Сийес, что порядочный человек с талантом и деловыми способностями согласится за несколько миллионов быть всего лишь свиньей для откорма в королевском дворце Версаля?
201
Имеется в виду знаменитое выступление Мирабо 23 июня 1789 в Генеральных штатах, где он от имени третьего сословия ответил церемониймейстеру Дрё-Брезе, передавшему собранию приказ короля заседать раздельно, по сословиям: «Мы покинем свои места, лишь уступая силе штыков».
203